Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II

Он носком сапога поддел лежащего за плечо – кто-то предостерегающе экнул – и перевернул на спину. Мертвец, уже окоченевший. Несколько часов. Присел, всмотрелся. Так вот это кто…

Лицо со скошенным узким лбом, стянутые к вискам глаза, короткий острый нос. И – необыкновенно мощные выступающие вперёд челюсти. И – грудная клетка выступает вперёд острым клином. Стёганая кожаная курточка с нашитыми стальными кольцами…

Наездник на птице.

Алексей выпрямился, посмотрел туда, откуда он приполз. Прошёл шагов двадцать.

Птица лежала на боку, оттопырив согнутое крыло, вся изломанная, мокрая, совершенно не страшная. Говорили, что эти птицы умирают в полёте, как конь на скаку. Но, похоже, эта умерла иначе…

У основания крыла торчало оперение стрелы. И ещё одна стрела, кажется, виднелась из-под шеи.

На всякий случай Алексей обошёл птицу со спины, подальше от страшноватых когтистых ног. Коротко воткнул остриё меча под гребенчатый затылок и тут же выдернул. Птица задрожала и вытянулась. Но кровь уже не ударила струёй, а потекла не сразу и слабо.

Тогда он рассёк ремни упряжи, одну сумку снял, а вторую с трудом вытащил из-под мёртвой твари.

К той второй приторочены были короткие ножны. Очень богатые. Он пошарил вокруг глазами и увидел меч птичьего наездника – лёгкий, изогнутый, но, в отличие от Аникита, с заточкой по внутренней кривизне и не с острием, а с крючком на конце. Скорее огромная бритва, чем меч.

Клинок из многослойной стали, видно по рисунку. Кроме клейма мастера: когтистая птичья лапа, – ещё и письмена на непонятном языке. Травление, четыре длинных слова вдоль всего обушка. Рукоять же выполнена в виде стилизованной змеи, откинувшей голову для удара. Глазами змее служат два крупных граната. А может быть, и рубина, поскольку гранат редко оправляют в золото…

– Хороша игрушка? – повернулся Алексей к Ярославу. И осёкся. Ярослав смотрел на меч, как отрок на голую женщину. – Ты знаешь, чей это? – осторожно спросил он.

Ярослав кивнул. Проглотил комок. Ещё раз склонился, чтобы рассмотреть лучше.

– Это меч мастериона Уэ Высокие Сени. Мастерион – что-то вроде императора этого народа, – пояснил он на случай, если Алексей не знает.

Но Алексей, разумеется, знал.

– Значит, там, у ручья, лежит сам Уэ, – сказал он и посмотрел на Ярослава. Тот кивнул. Кивнул не то чтобы неуверенно, а с некоторым сомнением в правильности своего поступка: что вот он, Ярослав, подтверждает сей непреложный факт – а следовательно, отвечает за все могущие быть последствия…

– Как положено хоронить этих мастерионов, ты знаешь? – спросил Алексей.

– Всё равно не сумеем. Ну, например… вместе с птицей… И – насыпать курган.

Алексей коротко присвистнул. Неправильно истолковав этот звук как призыв, затопали воины. Бежать им было всего ничего – полсотни шагов. Как раз на предел видимости.

– Звал, старший?

– Да, – сказал он. – Похороним паренька по-людски.

Ответом ему была неслышная и неслыханная ругань. Но – похватали лопаты и в четверть часа откидали под ближайшим дубом продолговатую ямку. Наездника завернули в кусок промасленного холста, которым прикрыты были на случай дождя пушечные стволы, опустили в могилу. Птице места там не нашлось бы, поэтому Алексей отсёк лапу и маховый конец крыла; лапу уместил в ногах, крылом укрыл. Меч положил под правую руку.

– Доброго тебе пути, человек, – сказал он. – Иди смело и не оглядывайся назад.

Пока мертвеца забрасывали землёй, Алексей тесаком снял с дуба пласт коры, луб – и на обнажившейся древесине вырубил: "Уэ Высокие Сени", потом напряг память и добавил: "VIII 12 день 1997".

Он ошибся на один день. Уже начиналось тринадцатое.

Через час после похорон – туман уже поднимался – от моста прибежал босиком (сапоги в руках) дозорный и прошептал, что, похоже – идут…

Степь. Дорона

Император очнулся уже внизу. Вернее, не очнулся, а – стал вновь помнить себя, потому что в момент этого самого возвращения в память стоял посреди учинённого в обеденном зале разгрома и отдавал разумные приказания. В высокие окна лился свет, он кинул взгляд на то, что происходит снаружи, но там был только сад, ещё тёмный, и лишь облака в небе – сияли. Потом он понял, что это не облака, а дымы, застывшие в безветрии над городом…

Что ж, о мёртвых будем скорбеть, но будем скорбеть потом. Общий ужас был необходим, чтобы опрокинуть сотканные чары, прорвать паутину, помешать ударить в ответ. Это спутало карты и Турвону… а может быть, повлияли ещё и те чары, которыми конкордийские чародеи в подземной скрипте опутывали пленённого Полибия.