Stashe - Пустоцвет. Танцующие в огне

— Сука, — не удержавшись, прошипел он. Пожалел сразу же, мгновенно. Но слово вылетело. Она отшатнулась, словно ударил наотмашь. В глазах осыпалось сухим песком понимание, и на дне их он увидел бездну печали.

— Однажды ночью, я проснулась. Тепло окутывало мягким, словно бархатным одеялом. Я ничего не помнила. Ни имени своего, ни прошлого. Рядом висела корзина с младенцем. Та женщина, что ухаживала за мной долгое время, сказала, что ребенок — сын. Болезнь, мучившая около двух лет мою душу, начала отступать, сказала она. Я никому не верила. Все казалось ложью, выдумкой и сном. Потерялась, заблудилась, жизнь протекала мимо, а я тонула в какой-то апатии, не пытаясь понимать — почему. Постепенно вспоминала прошлое. Все, кроме тех самых лет безумия. Периода между зачатием и рождением сына. Непросто оказалось поверить, что мальчик мой. Но тело, память которого сильнее прочих, говорило — верь это и есть правда. Когда была младше, еще до того, как стала приходящей, я считала себя бесплодной. У меня имелись основания верить, что никогда не познаю материнства. Но жизнь сложнее, чем кажется. Знаешь, чем сташи отличаются от остальных приходящих? Они всегда продолжают идти вперед по дороге. Вот и шла. У меня появился крошечный кусочек того, что люди называют счастьем. Только я не умела пользоваться чувствами, которые подарены людям. Но понимала, какова цена.

Как справится со всем? Пришлось многое научиться делать заново. Открывать то, что знала и умела, но не могла вспомнить. Отрава выжгла часть мозга навсегда. Старуха мало говорила со мной. У нее вечно находились дела. Ведунья, ведьма — она принимала роды, лечила болезни, говорила с духами и ворожила. Но ее ученица, Лисица, немало порассказала. Наверное, теперь уже она стала ведуньей. А тогда была сопливой девчонкой, но сообразительной, и не из болтливых. Почему со мной ей хотелось делиться, не знаю. Тянуло, видно. После болезни пришлось восстанавливаться достаточно долго, порой я крайне плохо контролировала свои способности. Но стоило начать, как выздоровление пошло быстрее и быстрее. Мальчика, сына, при рождении подвергли процедуре очищения от яда и нанесли на плечо особую татуировку. Она имела магическое значение и увеличивалась в размерах с возрастом ребенка. Это охранная печать, сложная настолько, что ее невозможно подделать. Я проболела всю беременность, и никто не мог предугадать, как яд скажется на младенце. Старуха проводила обряд очищения трижды. Я видела только последний, когда Марису исполнилось полтора года. Ведунья объясняла свои действия так. Ребенок был отравлен в утробе, но сила матери и отца дали ему шанс выкарабкаться. Он рожден особенным существом, но очень слабым. Эти способности проявят себя, но позже, в юности. Опасности же подстерегают в первый год жизни. Сакральный период, когда душа в любой момент готова покинуть тело. Но когда время пройдет, мальчик начнет крепнуть. Он избран для чего-то. Эти разговоры об избранности и некой таинственной силе, я относила к человеческим бредням. Они любят наводить тень на плетень. Хотя отрицать, что старуха умела многое — глупо. Я не умела заглядывать в будущее, она могла. Я не умела думать о многих вещах сразу, ведунья твердила, о каком то начертании, предсказании духов. Мечты о поиске матери прервались, я больше никуда не спешила, не рвалась. Даже страх медленно отступал. Почти поверила, что Клаас не сможет найти нас. Именно в те дни, и выучила татуировку на твоем плече. Я знала каждую линию и знак, поэтому сейчас у меня уже не осталось сомнений, что ты потерянный ребенок. Всего шесть месяцев жизни мы были связаны сознательно. Это все, что я помню.

Она замолчала и медленно поднялась из-за стола. Марис вскочил следом, догнал и заставил ее повернуться, удерживая за плечи. Как кукла. Даже не сопротивлялась, смотрела безжизненным взглядом.

— Ты должна произнести это.

— Что? — бесконечная усталость.

— Причину. Почему выбросила? Как щенка, как тряпку? Почему, говоря о любви, совершила предательство? Я…

Он почти не заметил перевоплощения. Апатичная кукла и злобная фурия. Почти. В последний момент перехватил руки у своего лица.

— Ты! — прошипела она, и вдруг осела. Тяжело оттолкнула его. Сидела на полу и смотрела снизу вверх, а в глазах плескалось жидкое рубиновое пламя. Наконец-то. Он задел ее.

— Прости, — нет, не извинялся. Взял стул и сел напротив, сверля тяжелым взглядом, чтобы не почувствовала за ним детской обиды, — у нас абсолютная память. Я помню тебя. Возможно, не так четко как пятьдесят лет назад, но помню. Я не смог понять, почему ты так поступила, и хотел бы получить объяснение.