Мари Бреннан - Естественная история драконов - Мемуары леди Трент

Когда птица была более или менее ощипана, я провела некоторое время, двигая ее крылья и лапы взад-вперед, наблюдая, как они действуют, и, честно говоря, собираясь с духом перед тем, что задумала сделать дальше. Наконец любопытство одержало верх над брезгливостью, я раскрыла перочинный нож брата, приставила его к птичьему брюху и сделала разрез.

Вонь оказалась невероятной (вспоминая об этом ныне, я не сомневаюсь, что проткнула кишечник), но увлеченность не прошла. Я осмотрела вывалившиеся наружу комки плоти, по большей части не понимая, что все это такое – ведь почки и печень я видела лишь на тарелке за едой. Однако мне удалось узнать кишечник и верно угадать сердце и легкие. Одолев брезгливость, я продолжила работу, снимая кожу, раздвигая мускулы и глядя, как все они соединены. Одну за другой я обнажила кости, дивясь изяществу скелета крыла и ширине грудной кости.

Едва обнаружив вилочку, я услышала крик за спиной и, обернувшись, увидела помощника конюха, в ужасе уставившегося на меня.

Он бросился бежать, а я принялась лихорадочно заметать следы, забрасывая расчлененную тушку голубя сеном, но была так расстроена, что в результате лишь перепачкалась пуще прежнего. К появлению мама́ я вся была в крови, в ошметках голубиного мяса, в перьях и сене, не говоря уж об изрядном количестве слез.

Не стану утомлять читателей подробным описанием последовавшего за этим наказания: самые предприимчивые из вас, несомненно, подвергались подобным экзекуциям после собственных эскапад. В конце концов я оказалась в отцовском кабинете, посреди ахиатского ковра, начисто вымытая и сгоравшая от стыда.

– Изабелла, – грозно сказал он, – что побудило тебя совершить такое?

С языка тут же хлынул поток слов. Я рассказала о найденном голубе, вновь и вновь заверяя отца, что нашла птицу уже мертвой, а вовсе не убивала ее, и о собственном любопытстве относительно вилочки – и говорила, и говорила, пока папа́ не встал из-за стола и не подошел ко мне. Опустившись передо мной на корточки, он положил мне руку на плечо и остановил мой рассказ.

– Ты хотела узнать, как устроена птица? – спросил он.

Я кивнула, не решаясь вновь заговорить, чтобы поток слов не продолжился с того же места, на котором был прерван.

Отец вздохнул.

– Юной леди не пристало вести себя подобным образом. Ты понимаешь это?

Я кивнула.

– Тогда убедимся, что ты будешь помнить это.

Развернув меня спиной к себе, он отвесил мне три крепких шлепка по заднему месту, что вызвало новый поток слез. Вновь взяв себя в руки, я обнаружила, что отец оставил меня успокаиваться и отошел к стене кабинета. Там, вдоль полок, тянулись плотные ряды книг – некоторые тома, пожалуй, весили не меньше, чем я. (Это, конечно же, было чистой игрой воображения: самая увесистая книга в моей библиотеке, моя собственная «De draconum varietatibus» [1], весит всего-навсего десять фунтов.)

Том, снятый отцом с полки, оказался много легче – разве что несколько толще книг, которые обыкновенно дают читать семилетним. Вложив книгу в мои руки, отец сказал:

– Полагаю, твоя госпожа мать не обрадуется, увидев тебя с этой книгой, но я считаю, что тебе лучше получать ответы на вопросы из книг, чем экспериментальным путем. Беги, да не показывай эту книгу матери.

Я сделала реверанс и помчалась к себе.

Подобно Изумрудику, подаренная отцом книга и сейчас стоит у меня на полке. Она оказалась «Анатомией пернатых» Готерхэма, и, хотя наши познания в этой области со времен Готерхэма значительно умножились, в то время послужила мне хорошим введением в тему. Из текста я поняла не более половины, но с жадностью проглотила то, что сумела понять, а над остальным крепко задумалась. Больше всего мне понравились схемы – тонкие детальные изображения скелетов и мускулатуры пернатых. Из этой книги я узнала, что функция вилочки (или, вернее, вилочковой кости) заключается в укреплении грудной части птичьего скелета, а кроме того на ней расположены точки крепления мускулов крыльев.

Все выглядело так просто, так очевидно: вилочка есть у всех птиц, потому что все птицы летают (в то время ни я, ни Готерхэм еще не знали о существовании страусов). Вряд ли это было выдающимся открытием в области натуральной истории, но для меня действительно оказалось гениальным озарением, открывшим передо мной мир, о котором я никогда прежде не задумывалась – мир, где, наблюдая общие принципы и то, чем они обусловлены, можно прийти к новому знанию, неочевидному для невооруженного глаза.