Питтакус Лор - Я - четвертый

Я хлопаю по своей сумке.

— Мой телефон тут.

— После занятий я буду ждать тебя здесь. Удачи тебе в школе, парнишка, — напутствует он.

Я улыбаюсь, глядя на него. Ему пятьдесят лет, значит, ему было сорок, когда мы прибыли на Землю. Из-за возраста переход дался ему труднее. Он до сих пор говорит с сильным лориенским акцентом, который часто принимают за французский. Поначалу это было хорошим алиби, поэтому он назвался Анри — Генри и сохранил это имя, меняя только фамилию вслед за мной.

— Ну, я пошел править школой, — говорю я.

— Веди себя хорошо.

Я иду к зданию. Как и в большинстве школ, толпы детей слоняются по территории. Они разделены на группы, есть качки и чирлидеры, ребята из музыкальных групп со своими инструментами, умники в очках, с учебниками и смартфонами, любители марихуаны, которые держатся особняком и не замечают никого другого. Парень — долговязый и неуклюжий, в очках с толстыми стеклами — стоит один. Он одет в черную футболку «НАСА» и джинсы и весит никак не больше пятидесяти килограммов. Он держит в руках переносной телескоп и смотрит через него в небо, которое в основном закрыто облаками. Я вижу девушку, которая фотографирует и легко переходит от одной группы к другой. Она потрясающе красива, с прямыми светлыми волосами, спадающими ниже плеч, кожей цвета слоновой кости, высокими скулами и нежными голубыми глазами. Кажется, все ее знают, все с ней здороваются, и никто не возражает, когда она их фотографирует.

Увидев меня, она улыбается и машет рукой. Я удивляюсь, с чего бы, и оборачиваюсь посмотреть, нет ли кого-нибудь позади мной. Есть. Двое ребят обсуждают домашнюю работу по математике, но больше никого нет. Я оборачиваюсь к ней.

Девушка идет ко мне и улыбается. Я никогда не видел такой симпатичной девушки и тем более никогда с такой не разговаривал. И уж точно ни одна так мне не махала и не улыбалась, словно мы были друзьями. Я тут же начинаю нервничать и краснеть. К тому же я подозрителен, как меня и обучили. Приближаясь ко мне, она берет камеру и начинает меня фотографировать. Я поднимаю руки, чтобы закрыть лицо. Она опускает камеру и улыбается.

— Не стесняйся.

— Я не стесняюсь. Просто пытаюсь защитить твой объектив. Мое лицо может его сломать.

Она смеется.

— С таким хмурым видом может и сломать. Попробуй улыбнуться.

Я улыбаюсь, слегка. Я так нервничаю, что, мне кажется, готов взорваться. Я чувствую, что у меня горит шея, и руки становятся теплее.

— Это не настоящая улыбка, — говорит она, поддразнивая меня. — При настоящей улыбке надо показать зубы.

Я широко улыбаюсь, и она фотографирует. Обычно я никому не позволяю себя снимать. Если мое фото появится в Интернете или в газете, то отыскать меня станет гораздо легче. Оба раза, когда такое случилось, Генри был в ярости, он добрался до фотографий и уничтожил их. Если бы он узнал, что я сейчас фотографируюсь, у меня были бы большие неприятности. Но я ничего не могу с собой поделать — эта девушка так хороша и так очаровательна. Когда она фотографирует меня, ко мне подбегает собака. Это гончая с коричневыми висящими ушами, белыми ногами и грудью и стройным черным туловищем. Она тощая и грязная, словно бездомная. Она трется о мою ногу, скулит, старается привлечь мое внимание. Девушке нравится картинка, и она заставляет меня встать на корточки, чтобы можно было сфотографировать меня вместе с собакой.

Но как только она начинает щелкать, собака пятится назад. Чем больше она пытается снимать, тем дальше уходит собака. В конце концов она сдается и несколько раз фотографирует меня одного. Собака сидит примерно в десяти метрах и смотрит на нас.

— Ты знаешь эту собаку? — спрашивает она.

— Никогда раньше ее не видел.

— Ты ей явно нравишься. Ты ведь Джон, верно?

Она протягивает мне руку.

— Да, — отвечаю я. — Откуда ты знаешь?

— Я — Сара Харт. Моя мать — ваш агент по недвижимости. Она сказала, что ты, наверное, придешь сегодня в школу, и предложила тебя поискать. Ты сегодня единственный новенький.

Я смеюсь.

— Да, я познакомился с твоей мамой. Она приятная.

— Ты пожмешь мне руку?

Она все еще протягивает мне руку. Я улыбаюсь, пожимаю ее, и это точно одно из самых приятных ощущений, которое я когда-либо испытывал.

— Ого, — говорит она.

— Что?

— У тебя рука горячая. Действительно горячая, как будто у тебя лихорадка или что-то еще.

— Не думаю.

Она отпускает мою руку.

— Может, у тебя просто горячая кровь.