Антон Орлов - Гостеприимный край кошмаров

Из-за плотно закрытой двери доносились вопли дерущихся вакханок.

Стах нервно курил, примостившись на подоконнике из разводчато-белого лаконодийского мрамора. Ему было велено не вмешиваться.

Мужской инстинкт требовал пинком распахнуть дверь и урезонить сдуревших девах. Здравый смысл подсказывал, что надо оставаться здесь, в холле с жемчужными стенами, громадным ковром цвета кофе с молоком и финиковой пальмой в кадке, на теплом от полуденного солнца подоконнике.

В отличие от них Стах смертен. А Эгле не нуждается в его защите. Что бы там ни случилось, от нее не убудет. Это уже второй раз, даже третий, если считать ту трамвайную аварию.

Шум стих, вопли сменились стонами. Дверь открылась, и в холл вышли две женщины. Старшая, с довольно красивым, хотя и несколько грубоватым лицом матерой начальницы, была в порядке, если не считать пятен крови на тунике и шароварах цвета хаки. Вторая, молоденькая (ну, или та, что выглядела молоденькой), одной рукой ухватилась за косяк, другой придерживала, прижимая к голове, наполовину содранный скальп. Ее волосы по-прежнему напоминали пышную шапку – но теперь уже шапку, с которой всласть наигрались бешеные кошки. Миловидное лицо как будто разрисовано алой гуашью, одежда висит окровавленными лохмотьями, на правой щеке безобразная рана – похоже, целого лоскута плоти не хватает, и в прорехе белеют зубы, сочится влажная красная мякоть. Во время службы в лесной пехоте Стах и не такое повидал, но сейчас его передернуло. Натуральные суки, хуже проституток самого последнего разбора.

– Я свавняла ффот! – невнятным хлюпающим голосом сообщила Инга.

Ага, в прошлый раз Эгле еще не так ее отделала.

Он потушил сигарету в хрустальной пепельнице в виде лебедя и шагнул вперед.

– Не надо, – захлопнув дверь, спокойно посоветовала старшая (Стах не знал, как ее зовут). – Твоя дама вряд ли обрадуется. Перед ней сейчас дилемма: собирать свои кишки с ковра или плюнуть на них и отрастить новые, твое присутствие там будет некстати.

С Эгле ничего непоправимого не случилось. Для них это не страшно. Все равно суки.

– Осуждаешь? – прошипела Инга, прилепляя сорванную кожу перед настенным зеркалом в форме бабочки (рана, обезобразившая ее лицо, на глазах затянулась). – Вы же, мужики, между собой деретесь насмерть…

– Мы деремся один на один, – криво усмехнулся Стах. – Это если уважающие себя мужики. А вы ее вдвоем уходили.

– Мы тоже один на один! – возмутилась победительница. – Тарасия смотрела за тем, чтобы она не колдовала, и больше никак не вмешивалась. Я ее хорошо проучила…

Стало быть, в магии Эгле тебя превосходит, подумал Стах.

И какого черта он сел тогда в тот чертов трамвай… Не хотелось ведь, очень сильно не хотелось, а все равно полез, потому что торопился. Надо было послушаться внутреннего голоса.

Инга закончила регенерировать. Достав из воздуха щетку для волос, расчесала густые темные кудри. В упор, с прищуром, поглядев на Стаха, поинтересовалась:

– Думаешь, твоя подружка сделает тебя одним из нас? Надейся, не вредно, но этого ты от нее не дождешься. Подачек будет сколько угодно, а единственного, что имеет цену, не получишь. У них вся компания такая – гедонисты, любители жратвы, роскошного барахла и ерундовых вечеринок. Нашел, с кем связаться, а еще леспех!

После этого они наконец-то убрались. Остановившись перед закрытой дверью, Стах деликатно постучал и поинтересовался:

– Эгле, тебе нужна помощь?

– Приготовь ванну… – тающим голосом отозвались из-за двери.

Ванна в этом доме под стать всему остальному: изнутри вызолочена, снаружи роспись по эмали, речной пейзаж с зеленовласыми русалками, кто-то из модных художников – то ли Шанариви, то ли Пластов. Стены и потолок сплошь зеркальные. Стах сыпанул в воду розовых кристалликов из большой стеклянной банки с наклейкой «Феерия блаженства», и внутри вспухли радужные пенные сугробы.

Эгле была уже в порядке, хотя и перемазана кровью, как гулящая девка, побитая товарками-соперницами. Изящество и хрупкость любовно вырезанной статуэтки, божественно покатые плечи, осиная талия, шелковистые пепельные волосы коротко подрезаны, взгляд ребенка, замечтавшегося и внезапно обнаружившего, что взрослые куда-то исчезли, с оттенком обиженного недоумения. Такое же выражение лица у нее было в том трамвае. На нее глазели и мужчины, и женщины, и Стах тоже, вплоть до того момента, пока в них не врезался выплюнутый пыльным переулком самосвал.