Михаил Кликин: Малыш и Буйвол

— На ночь встали, — развел руками Шалрой. — Завтра дальше пойдем.

— Дальше! — фыркнул старик. — На перевал, что ли? Куда уж дальше? За горы? Или еще далече? — Он хрипло засмеялся, закашлял в кулак.

— Я ходил, смотрел, — сказал Шалрой. — Вон за тем холмиком, не так далеко, будет хороший луг. Трава мне по пояс. Ручей течет. И лесок недалеко.

— Лесок! — снова фыркнул старик. — Что ты мне рассказываешь? Я в этих местах каждый камешек знаю. Всякую корягу, каждый родничок. Распряги-ка кобылу лучше. Пусть водички попьет.

— А глисты?

— Вот еще выдумал! Сроду тут глист не бывало! Шалрой пожал плечами и сноровисто принялся распрягать лошадь.

Харим и Рахель в отдалении все играли ножом, время от времени посматривая искоса на прибывшего старика и о чем-то негромко переговариваясь.

Прибежал здоровый пес, вожак стаи по кличке Лютый. Обнюхал старика, признал, высунул язык, улегся у его ног. Мирх, кряхтя, отдуваясь, присел на корточки, потрепал большую голову собаки, поиграл бахромой истерзанных в бесчисленных драках ушей.

— Что, старый? — спросил он у овчарки. — Небось намаялся с молодыми? Ничего-ничего. Ума у них мало, зато силушка играет.

— Поесть-то привез чего? — спросил Шалрой.

— А как же. Вон за бочкой сверток. Племянница тебе собрала. Уж не знаю, чего там.

— Переночуешь сегодня? Или сразу поедешь?

— Заночую. Как же. С одной дороги да на другую… Я уж не молодой.

— А чего тогда сам приехал? Некого послать, что ли?

— Зачем? У молодых свои дела… Ночью-то… Знамо… — Мирх закашлялся в кулак. А может, засмеялся.

Шалрой освободил кобылу от упряжи, спутал ей ноги, подошел к старику, держа узелок с едой.

— Пойдем, что ли, перекусим.

— Иди. Я есть не хочу. Мы здесь посидим, — Мирх чесал пса под челюстью.

— Как знаешь, — сказал Шалрой и направился к своим помощникам.

— Ну, что он? — спросил Харим, убирая нож, когда Шалрой приблизился. Спросил негромко, так, чтобы старик не услышал.

— Переночует. Завтра назад.

— А мы?

— Пойдем вон за тот холм. Там хорошее пастбище. Рахель поднял голову, спросил:

— Доить сегодня будем? Или утром?

— И сегодня, и утром.

— Бабья работа, — пробурчал недовольно Харим.

— Тебя забыли спросить! — Шалрой повысил голос. — Сейчас перекусим и за работу. Надо будет до темноты закончить.

— А дед чего?

— Чего дед?

— Есть не будет?

— Говорит, не хочет.

— Значит, нам больше достанется.

Шалрой отвесил подзатыльник Хариму, присел рядом с парнями, развязал узелок. Достал небогатую снедь, все, что смогла наскрести хозяйничающая племянница: каравай хлеба, четыре сморщенных худосочных огурца, ломоть сыра, яйца, в маленькой коробочке — соль. Разложил угощение.

— Налетай.

Умяли все быстро. Как-никак с утра во рту ничего не было, кроме пресной тростниковой мякоти.

— Ну, пойдем! — сказал Шалрой, поднимаясь.

— Бабья работа, — буркнул Харим.

— Давай-давай! Сейчас первый же под коровьи сиськи полезешь молоко сосать…

Солнце скрылось за горами, но было еще светло.

Летние вечера долгие, едва ли не до полуночи светится небо отблесками дня. Вроде бы и луна поднимется, а вокруг все еще ясно. Ночь заглянет в мир на три-четыре часа, побудет как-то украдкой, незаметно, смотришь — а уже светает, алеют облака на востоке. Через полчаса совсем развиднеется — вот и новый день. Жаркий, сухой, как и прежние…

— Эй, старый! — крикнул Шалрой. — Ведра-то привез?

— А то! — отозвался Мирх. — Я из ума еще не выжил. — Старик поднялся, подошел к своей телеге. Загремел жестью. — Разбирайте, всем хватит.

— Ты что это? Тоже с нами? — спросил Шалрой, завидя, что Мирх вытащил четыре ведра.

— А то! Хоть за сиськи подержусь, как когда-то раньше, — он затрясся всем телом, захрипел, заскрежетал — засмеялся, закашлялся.

— Скиснет ведь молоко-то, — вмешался Харим, — не довезешь по жаре…

— А ты не встревай! — оборвал его Мирх. — Не твоего ума дело…

Они пошли к стаду, охраняемому сворой овчарок.

Тридцать пять дойных коров, коз две дюжины — всех надо обойти, выдоить, слить коровье молоко в бочку, козье — в металлический бак. А еще телят восемнадцать голов, овец без малого четыре десятка, три барана, козел, трехгодовалый бык… Большое стадо. Вся деревенская живность здесь — доверили хозяева пастухам свое имущество, свое добро. Одна надежда в этом году на скотину. Вся надежда на пастухов.

— В следующий раз пусть бабы приезжают, — сказал Ха-рим. — Не мужицкое это дело — вымя оглаживать.