Лой Штамм - Плач мантихоры

Мы поговорим с ней, и она, конечно же, не откажет в том, чтобы ты переехала ко мне. Или я тебя украду, слышишь?'

Я сидела на полу, уставившись в стену, и пила вино прямо из бутылки, игнорируя бокал. Дышать становилось труднее с каждой секундой.

'Каждое утро я буду просыпаться и видеть тебя рядом, в своих объятиях. Сонную, милую, такую родную и любимую. Я буду варить тебе какао и приносить в постель, а ты будешь улыбаться мне. Так улыбаться, что сердце будет пропускать удары (впрочем, оно частенько этим грешит без вреда для организма). Я опять лягу рядом, обниму тебя, уткнусь носом в волосы, чтобы ощутить запах карамели и сандала, буду целовать твою шею, ощущая шелк кожи, прикасаясь губами к твоим губам… Я буду возить тебя на лекции, а днем писать смс-ки о своей любви'. Перед глазами все плыло, воздух словно сгустился и не хотел поступать в легкие. Кажется, сейчас мое сердце раздумает биться… 'У нас с тобой будет сын. И не вопи, женщина, я сказал, что будет — значит будет. В конце концов, это не только в наших интересах, но и общинно-клановых. Ты представь, как тысячелетние вампиры в восторге прыгают и хлопают в ладоши — получилось два вида скрестить! Мне обещали, что будут. Сам верховный вампир. Персонально. Я же знаю, что ты хочешь. Не через два года — так через пять. Десять. Пятнадцать. Мы вырастем воина. Главное, чтобы он не унаследовал твой мерзкий характер (смеюсь). Все, любимая, я побежал. Знаешь, куда? На встречу к тебе. Надеюсь, ты скажешь мне сегодня что-нибудь в таком же духе, а то я уже и не знаю, что мне делать с тобой. Я люблю тебя'.

— Не надо было… — прошептала я, чувствуя, как под халатом трансформируется тело в звериное. Слишком тяжело для человека. Я сбросила одежду, открыла окно и прыгнула вниз. Крылья уверенно подняли меня вверх.

*Медвежий Угол

Процент сумасшедших в нашей квартире Увеличится, если ты не придешь. Сурганова

Мне снился сон. Я шла вечером по вампирскому району к высоткам рядом с молодым мужчиной, даже юношей. На виду ему было около двадцати трех-двадцати пяти лет, средний рост, спортивное телосложение, мягкие черты лица и светлые вьющиеся волосы по плечи — я его уже видела раньше несколько раз с девушкой. Влюбленным и счастливым.

Вот только сейчас от его счастья и следа не было, он шел по улице, заметенной снегом, проводил пальцами по заснеженным стеклам автомобилей, оставляя на них длинные ленты следов и резкими движениями вытирал слезы с лица.

Он вдыхал морозный холод и влажные прядки челки липли к его лицу, а иногда он резко вздрагивал, когда снежинки падали на его запрокинутое к небу лицо. На темном асфальте отражался оранжевый свет фонарей, проходил водной рябью, рыбьей чешуей, бликами по его неровностями и терялся где-то под машинами. Гибельное очарование. Мужчина был сейчас красив, безумно красив, так, как никогда в жизни. Страшной, неотвратимой красотой надвигающегося цунами, урагана или огня, пожирающего дом. Красотой самоубийцы. Я шла с ним рядом ненавязчивой тенью, не понимая, что происходит. Кажется, это называется осознанными снами? Или нет, я ведь не могу ничего поменять… Ладно, запасаемся попкорном и не дергаемся. Я была с ним, когда он поднимался до четвертого этажа пешком, — почему именно до четвертого? потом он доехал до своего семнадцатого на лифте. Когда он открывал дверь, и старый замок привычно заедал и прокручивался вхолостую, и это не раздражало, как обычно. Потому что сегодня исключительный день. Вместе с ним я шла по квартире, не разуваясь, не снимая вязаного (я знаю, что это подарок его девушки) шарфа. Он провел, не снимая перчаток, по полке шкафа, по корешкам книг, он чувствовал их запах и запоминал его — зачем? Разве долго собирался хранить его в памяти? Сняв перчатку с правой руки, он приоткрыл, а потом захлопнул верхний ящик стола, не посмотрев туда. Он знал, что в нем. Я тоже узнаю. Позже. На подоконнике никогда не было растений, только книги. Они полетели вниз, когда распахнулась створка окна, и я следила за их падением, как за чем-то неотвратимым, в замедленной съемке, долго-долго. Задвижка на окне не поддавалась некоторое время, как и дверной замок, и это привычно саднило в душе. А еще удушающе-спокойно билось в голове, что это все — в последний раз. Замерзшие деревья во дворе, птичий гомон, старушки у подъезда, грязные лестницы и заедающий замок. И он сам — в последний раз. И что все это больше никогда не повторится. И все шло к такому исходу уже давно, просто он не замечал это. А потом он шагнул вниз. И я вместе с ним.