Аллан Коул - Когда боги спали

Сафар на свой счет не заблуждался. Всю зиму он провел за опробыванием своей мощи и сразу же был приятно удивлен открывшимися новыми возможностями. Но, читая книгу Аспера, демона-мага, он разглядел мерцание такого могущества, до которого ему было далеко.

— Я застал их врасплох, — сказал Сафар. — Кроме того, их было что-то около дюжины. А это не целая армия, да еще с легионом магов в придачу.

— Ты, Сафар, разберись с магами Манасии, — ответил Ирадж. — А уж об их армии я как-нибудь позабочусь.

Тревогу трудно удержать в каких-то границах. Ум может установить эти границы, но тут же страхи большие и малые сокрушают ограничения. Ночи становятся равнинами кошмаров, посреди которых встают большие и малые трудности, а изображение готовит такие ямы, которые пугают и самого могущественного из всех существ. И пока другие спят, в эти мучительные часы небольшие проблемы возносятся на высоту неодолимых гор.

Собрав армию в единый кулак на севере, король Манасия искал перевал через Божественный Раздел. Но по ночам ему не давал покоя воображаемый заговор, в который был вовлечен его сын, принц Лука. Затем дошел слух о могущественном короле людей, короле с развевающимися золотыми волосами и бородой. Этот король, Ирадж Протарус, поднял штандарты Алиссарьяна и сплотил вокруг себя все население, чтобы дать отпор Манасии и уничтожить его давно вынашиваемые замыслы о создании империи.

Рассказывали, что по правую руку короля находится маг-человек, настолько могущественный, что не уступит и самому сильному чародею из демонов. У мага этого, Сафара Тимура, глаза голубые, как залитый солнцем безоблачный небосвод.

Во снах королю Манасии являлся его сын, внезапно превратившийся в человека с золотой бородой и голубыми глазами. В этом кошмаре Манасия вынужден был обнимать сына и наследника пред лицом двора, прекрасно осознавая, что сейчас в спину вонзится кинжал.

На юге король Протарус собирал войска и разъезжал по своим владениям, распространяя новость о вторжении демонов. Он произносил гремящие речи, описывая творимые демонами злодейства — частью реальные, частью вымышленные. Красивой внешностью и ловко подвешенным языком он заставлял подданных забывать о собственных злодействах, совершенных при завоевании королевства. Люди охотно шли ему на помощь, армия его разрасталась.

Но и Ирадж проводил такие же бессонные ночи, как и Манасия.

А что, если Сафар ошибается? Что, если он не столь уж и великий провидец, как считает Ирадж? А если Сафар столь могущественный маг, то почему он, Ирадж, никак не сядет на трон Эсмира? И король по-настоящему начинал испытывать тревогу по поводу того, что Сафар на самом деле слаб, а он, Ирадж, — дурак, что доверился другу.

Сафар же хоть и не был королем, но тем не менее испытывал страхи, равные страхам обоих королей.

Если бы Ирадж узнал об этом, то избавился бы от Сафара не задумываясь. Сафар же размышлял над видением, в котором Ирадж победным маршем шел к воротам Занзера. Пусть это все правда, но почему за этим наблюдал лишь дух Сафара? Ведь в том видении Сафар ощущал себя призраком. Что, если от него ускользнула та часть видения, где его кровный брат предал его и погубил? Сафара тревожило, что он не увидел той части видения, в которой армии Ираджа еще только шли на Занзер. И что же тогда делать с тем видением — видением Хадина, где все оказывалось напрасным и речь шла о конце света?

А тут и еще один страх, самый грозный: для обоих королей — Манасии и Протаруса — ключевым пунктом кампании являлась Кирания. Что, если два этих монарха встретятся в сражении именно в Высоких Караванах?

И что, если долина Сафара и все те, кого он любит — мать, отец, сестра, друзья, — погибнут во время этих сражений?

Это зрелище тревожило его больше, чем гибель всего мира.

Представить последнее было невозможно.

Зато первое представлялось пугающе легко.

Последней каплей оказался именно этот страх, страх за Киранию. Сафар был готов на все, чтобы спасти ее.

Сафар прятался в цветущих склонах над Киранией. Стояло раннее лето с теплыми дождями, блаженными небесами, и долина внизу под бледным утренним солнышком мерцала в дымке. Изумрудной зеленью выделялись поля, огромным голубым бриллиантом раскинулось озеро, питаемое весенними ручейками, сбегающими с гор, серебряной процессией идущих к богине Фелакии.

— Это и есть твой дом? — спросила Лейрия голосом, хриплым от восхищения. — Никогда не видела такой красоты. Как во сне.