Олег Таругин: Потерянный "Зльф"

…Человек устало опустился в массивное кресло, искусно вырезанное из неведомого дерева с абсолютно черной, будто насыщенной самой тьмой, древесиной. Откинулся на высокую резную спинку, выполненную в виде устрашающего вида рептилии, охватывающей сидящего своими кожистыми крыльями, и бессильно уронил руки.

Он очень вымотался за эти годы, просто нечеловечески вымотался. Зато и сделанное им впечатляло. Пожалуй, без ложной скромности можно было утверждать, что еще никто в истории магии не сплетал столь сложного заклинания. Ему, и только ему удалось впервые соединить, связать воедино четыре абсолютно разных заклинания, каждое из которых само по себе уже было из разряда высшей, мало кому подвластной магии. Но ему это удалось… И теперь — если он, конечно, решится использовать его — в действие одновременно будут приведены сразу четыре магические компоненты: Перемещения, Ожидания, Возвращения и Ограждения.

Перемещения — в удаленный на многие миллионы световых лет отсюда мир, под солнцем которого ему предстоит провести остаток своих дней.

Ожидания и Возвращения — поскольку созданному заклинанию суждена бесконечно долгая жизнь, вернее, ожидание того, кому предначертано будет вернуться сюда и довершить неоконченное.

И, наконец, последняя компонента, самая важная, ибо ограждать и защищать предстояло весь этот мир, готовый вот-вот низринуться во тьму, навеки скрывшись под ее губительным для всего живого саваном.

Во тьму, причиной прихода которой был он сам, некогда великий темный маг, а ныне — просто больной и усталый одинокий человек, сидящий с бессильно опущенными руками в своем причудливом кресле у окна…

Последнее, что он мог сделать для этого пока еще живого мира — это своим немыслимым заклинанием на долгую тысячу лет оградить его от расползающегося отсюда, из глубины Запретной Пустоши, великого зла; сдержать смерть, готовую выплеснуться из глубоких казематов этой башни.

О цене, которую ему придется за это заплатить, он старался не думать.

Подняв голову, человек взглянул в по-ночному темный оконный проем. Хотя, собственно, ночи — как впрочем, и дня — здесь не было. И звезд не было. Да и неба тоже не было. Здесь вообще ничего не было, только ставшая уже привычной фиолетово-черная мгла, непроницаемым куполом отделившая затерянную посреди безжизненной Пустоши башню от всего остального мира. Башню — и то, что таилось, копило силу, в ее глубоком подземелье.

Человек с трудом поднялся и подошел к окну. Взглянул вверх, туда, где когда-то было — и будет вновь, когда он уйдет, — небо, и долго стоял так, будто видя что-то за зловещей темной завесой.

Впрочем, возможно, так оно и было, и он что-то там видел…

А возможно, ему это только казалось…

— Да какие нынче грибы? Так, гниль одна да труха! Вот, помню, в семьдесят пятом на этом же самом месте мы с женой два ведра одних только белых набрали — один к одному, ни червоточинки, ни пятнышка! Эх, да что там говорить, Василич, испоганили природу, мать их! Экология, понимаешь!

— А я тебе о чем постоянно талдычу, Семен Ильич? Еще немного — и все вообще прахом пойдет! По новостям вон каждый день передают про это, как его, «глобальное потепление», слыхал?

Два старичка, одетых в традиционные для любителей «тихой охоты» длиннополые брезентовые дождевики, резиновые сапоги и потертые кепки, не торопясь шли по опушке леса, ведя обстоятельный разговор. Переброшенные через руку корзинки были заполнены едва ли на треть. Да и то это были в основном невзрачные сыроежки, среди которых совершенно затерялись несколько подберезовиков и лисичек. Время от времени грибники вяло шевелили траву сучковатыми палками, явно подобранными где-то по дороге. Похоже, поиск грибов отнюдь не являлся для стариков чем-то насущно необходимым — скорее, это был лишний повод встретиться, спокойно поговорить, отдохнуть от чада и копоти городских улиц.

Увлекшись разговором, один из них запнулся о небольшой холмик. Нелепо взмахнув руками, старичок упустил корзину. Товарищ с трудом успел подхватить его за локоть, помогая устоять на ногах. Негромко ругаясь, грибники подобрали с земли свою скудную добычу и потихоньку побрели дальше, оживленно обсуждая неожиданное происшествие. Они уходили, и их голоса постепенно затихали. Скоро лишь привычные лесные звуки — птичье многоголосье да шелест ветра в кронах деревьев — остались на полянке в качестве звукового оформления, да где-то вдалеке торопливо простучала по рельсам пригородная электричка. Тишь и благодать!