Ян Сигел - Честь чародея

— Может быть, — ответила Ферн, — но только не мое.

Какое–то время воспоминания и сомнения теснились у нее в голове. Наконец она промолвила:

— Со мной такое уже случалось… Когда я сожгла Моргас. Моя рука тогда сильно обгорела. Кэл заставил меня окунуть ее в реку…

— И эта река излечила тебя, да? — сказала Гэйнор. — Это был Стикс. Вспомни Ахиллеса. Предположим… ты неуязвима. Вернее, твоя рука… Ты повреждала ее с тех пор?

— Не знаю. Пара царапин, наверное. Я не обращала внимания.

— Ты могла и не заметить.

— Есть только один способ это проверить, — решительно сказала Ферн.

Она протянула руку к ближайшей свече, и пламя принялось лизать ее ладонь. Увидев, как побледнела Ферн, как она закусила губу от боли, Гэйнор протестующе вскрикнула. Ферн отвела дрожащую руку от свечи и положила ладонь на стол. Кожа сморщилась и покраснела, кое–где набухли волдыри. Но в течение нескольких минут, пока они рассматривали ожог, волдыри разглаживались, кожа постепенно бледнела и смягчалась, и в конце концов их взору предстала ровная и красивая женская ладонь. Девушки удивленно застыли, разглядывая это чудо.

Потом Ферн принесла с кухни нож.

— Это работает с ожогами. Надо бы попробовать что–нибудь другое, чтобы убедиться, — сказала она и храбро полоснула ножом по пальцу.

Рана открылась, заполнилась кровью и снова закрылась, не оставив даже намека на шрам!

— Только кости не ломай, — взмолилась Гэйнор — Не могу смотреть на это самоистязание.

— Не думаю, что у меня бы получилось, — сказала Ферн. — Раны заживают почти мгновенно, но сначала я все же чувствую боль.

Они увлеченно обсуждали значение их открытия, пока взгляд Гэйнор не упал на часы. Она с удивлением отметила, что уже три часа ночи.

— Оставайся у меня, — предложила Ферн. — Я тебе постелю. Ты все равно забыла здесь пижаму, да и ночной крем, должно быть, твой.

Гэйнор уже лежала в кровати, когда Ферн появилась в дверях ее комнаты. Она стояла в темноте, выражения ее лица не было видно, но Гэйнор поняла, что Ферн взволнована.

— Если река излечила мою руку, — сказала она, — значит ли это, что и Моргас могла излечиться?

Но она же была мертва! — настаивала Гэйнор. — Ты же сама сказала!

— Она была жива, когда подползла к берегу реки и бросилась в нее. А я не видела ее тела. Я давно должна была догадаться! Она же знала о силе реки и поэтому нырнула. И если у нее получилось, если это сработало, то теперь она должна быть неуязвима. Полностью неуязвима. Неукротима. Как считаешь?

— Не знаю, — грустно сказала Гэйнор.

— Да, мы не знаем, — согласилась Ферн. — Вообще–то мы с тобой устали. Давай–ка отдохнем. Утро вечера мудренее.

— Надеюсь, — сказала Гэйнор. — Спокойной ночи.

Наступило утро, серое и хмурое. В такое утро трудно поверить в волшебство и ведьм. И в наступление лета. Но в жизни Ферн бывало много таких дней, и она не обманывалась: даже в центре Лондона она ощущала зло, которое шевелилось под кожей города. Ферн оставила Гэйнор дома, пообещав сообщить, если что–то произойдет, и ушла на работу, пытаясь сосредоточиться на мыслях о выпуске журнала. Перед обедом ей позвонил Лукас и сказал, что она может навестить Дану в клинике этим вечером. Мысль о том, что Лукас распоряжался ее временем как своим, разозлила ее не на шутку, но инстинктивно Ферн понимала, что она просто мелочится.

— Она влюбилась, — предположил один ее коллега, наблюдая за ней через стеклянную перегородку в офисе. — Точно. Все признаки налицо.

— Если б влюбилась, лучилась бы счастьем, а она вон какая хмурая, — сказал другой.

— Счастье? Оно не всегда сопутствует влюбленности. Ты еще совсем ребенок…

Ферн не обращала внимания на подобные замечания. Она поправила макияж и заказала такси, чтобы ехать на Королевскую площадь. Лукас ждал ее в приемном отделении. Ферн отметила, что он был бы куда более привлекателен, если бы улыбнулся. Но он не улыбался. Он поздоровался с ней, поблагодарил за приезд и предложил: «Зовите меня Люк. Л–ю–к. На франзузский манер». «Выделывается», — решила Ферн.

Они поднялись на лифте прошли мимо регистратуры, поздоровавшись с медсестрой, и вошли в палату Даны. Ферн поразилась огромному количеству цветов и систем жизнеобеспечения. В окне, выходившем на Королевскую площадь, виднелся краешек синего неба. Кувшин с водой, стоявший возле кровати, был полон, на постельном белье не было ни единой складочки. Ферн подумала, что ее друзья и члены семьи видели примерно то же самое, когда навещали ее в больнице. Та же застывшая неподвижность, тишина, порядок. Лицо Даны было бледным и пустым, темные волосы подчеркивали эту нездоровую белизну. У Ферн отпали последние сомнения в том, что душу Даны похитили, вырвали из ее телесной оболочки и упрятали бог знает куда.