Ян Сигел - Заклинатель драконов

Бледный ветреный рассвет разгорался на востоке, ветер погнал по дорожке листья. Никто не вышел из дома, чтобы позлорадствовать или руководить последним ударом. Морлохи не могут обмениваться мнениями, они не говорят, у них есть только аппетит и инстинкт. Чем сильнее разгорался день, тем дальше морлохи, сжавшись, прятались в кусты и за деревья. Волчица могла бы даже подумать, что они совсем ушли, если бы ее нюх не был столь сильным. Боль накатывала волнами, пронизывая спазмами ногу, сотрясая все ее туловище. Вернулась предательская жажда, и те, кто за ней наблюдал, могли увидеть свесившийся из приоткрытой пасти язык, могли видеть, как у нее дрожит голова, как постепенно закрываются глаза. Парочка наблюдателей подползла совсем близко. День был тусклым, солнце сияло где–то далеко, не давая здесь, в Дрэйкмайр Холле, теней. Однако Лугэрри, сохраняя ясный, холодный рассудок, спиной почувствовала прикосновение другого солнца и увидела вместо заброшенного сада Райские кущи, с невероятными фонтанами, с гротами и легкими зелеными тенями. Она услышала оглушительное чириканье птиц и перезвон струн. «Это Йоркшир, — сказала она себе. — Это весна — это зябкий, серый день, который в Англии бывает только ранней весной. И нет никакой музыки, никаких фонтанов…» Волки не обладают воображением, они ничего не видят за пределами реальности. Фантазия отступила. Сужающиеся глаза Лугэрри измеряли расстояние до ближайшего морлоха. Это был тот, с головой жабы, его высунутый язык уже ощущал ее вкус. Более безрассудный, чем его собратья, он подползал все ближе и ближе. Лугэрри позволила глазам закрыться. Запах переместился. Когда он совсем приблизился, она прыгнула. Челюсти вмиг прогрызли тонкую шкуру, источавшую кислый мускусный запах, но ей было все равно. Она быстро ела, стараясь не подавиться, глаза ее снова загорелись желтым огнем. Предупреждая. Бросая вызов.

Все менялось. Постепенно, неумолимо ее волчьи рефлексы притуплялись болью, а раненая нога пылала огнем, силы были на исходе. Уши, которые могли бы услышать, как муравей ползет в траве, теперь слышали только удары ее собственного сердца, глаза, которые могли видеть ночной ветер, заволокло мглой. Она чувствовала лучи безжалостного солнца, улавливала ускользающие звуки музыки гоблинов. Только ее нюх не сдавался и не обманывал, рассказывая ей, что морлохи становятся все более смелыми. Они пробирались от куста к кусту, из тени листвы в тень камней, совершая быстрые перебежки по направлению к ней, проверяя ее способность к защите. Их стало еще больше, она была в этом уверена, она видела витые рога, лапы, готовые схватить, когти, копыта. И — пасти, разверстые как глубокие красные раны, с поломанными зубами и дрожащими языками. Ей хотелось убивать и убивать, прежде чем она умрет, но она чувствовала, что они выжидают, пока ее энергия и способность к сопротивлению совсем иссякнут. Им хотелось легкой добычи. Им недолго осталось ждать.

Уилл медленно просыпался, он обнаружил, что лежит на холодном каменном полу, что щеки его исцарапаны. Череп раскалывался от боли, и нёбо пересохло. Когда он попытался пошевельнуться, на него накатила волна тошноты, и он некоторое время старался не двигаться, не открывать глаза, чтобы не видеть того, что его окружало. Он не понимал, где он и как сюда попал. Отрывками выплывали воспоминания. Гэйнор… Он слишком надолго оставил ее. Слишком… Она, должно быть, решила, что он ее бросил. Уилл попытался произнести имя девушки, но смог лишь что–то прохрипеть. Ему показалось, что он, завернутый в саван, лежит в могиле. Но над ним был потолок, где раскачивалась одинокая лампочка, тени вокруг вытягивались и сжимались, вытягивались и сжимались, отчего его снова тошнило. От камней ему передавалось безмолвное дрожание, но он это воспринимал как галлюцинацию, вызванную его состоянием. Он стал вспоминать еще что–то: меч с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями, старое знамя, пустой коридор. А затем — ничего. И вдруг его будто ударило. Он был беззаботен, легкомыслен и глуп, а теперь он — узник, а Гэйнор?.. Бог знает, что случилось с Гэйнор. Он попытался сесть, и его тут же вырвало, потом он дополз до ближайшей стены и прислонился к ней спиной. Он увидел, что находится в большом подвале, разделенном на отдельные помещения каменными арками, высоко вверху виднелись окна, и лестница в несколько ступеней заканчивалась у крепкой двери, такой массивной, что она казалась выходом из башни замка. Прежде подвалы представлялись ему местом, где хранятся бутылки с вином, ящики пива, корнеплоды, чтобы дольше оставались свежими, но здесь ничего этого не было, валялись лишь пустые упаковочные ящики, и был виден старинный колодец, прикрытый каменной плитой. Его тюремщики не оставили ни еды, ни питья, а ему очень хотелось пить. Когда он смог наконец встать, то потащился в дальний угол подвала, чтобы справить естественные надобности. Расстегивая джинсы, Уилл обнаружил нож, все еще плотно прижатый к его бедру. Стало полегче, но сейчас пользы от ножа не было никакой. Шатаясь, он поднялся по ступенькам, чтобы исследовать дверь.