Татьяна Минасян - Не такие, как все

Борис бросил на раскаленную сковородку большой кусок баранины, быстро обжарил его с обеих сторон, переложил на тарелку и с наслаждением впился в полусырое мясо зубами, радуясь, что рядом нет Людмилы. Он еще в лесу почувствовал, что ужасно голоден, но при своей подруге, конечно, постеснялся бы есть "по-дикому": ее это всегда раздражало, а Дымков старался как можно реже напоминать ей о своей звериной сущности. Нельзя сказать, что его это как-то особенно напрягало — нет, в компании с Людой, как и с другими знакомыми людьми, он прекрасно закусывал хорошо прожаренными котлетками или любой другой едой. Но оставшись один, никогда не упускал случая пообедать или поужинать своим любимым блюдом, а потом еще и тщательно обглодать оставшиеся от мяса кости. Вот только в этот вечер удовольствие Бориса от такого ужина было сильно омрачено все теми же мрачными догадками и предчувствиями, отогнать которые хотя бы на время еды ему никак не удавалось.

Строго говоря, первая его догадка уже давно превратилась в уверенность — просто Дымкову очень не хотелось об этом думать, и долгое время он довольно успешно обманывал себя, мысленно повторяя, что этого просто не может быть и что ему должно быть стыдно за такие подозрения. Однако факт оставался фактом: охотники узнали о новичке на второе утро после полнолуния, когда Выборгские вервольфы только-только вернулись в город, а некоторые и вовсе остались на даче. А это могло означать только одно — обо всем, что случилось в доме Антона Громова, им рассказал кто-то из его стаи. Рассказал сам, добровольно и ничего не скрывая — Ким, ругаясь с Борисом, перечислил кучу подробностей, которые охотники никак не смогли бы узнать в такой короткий срок, даже если бы стали очень активно все это выведывать и выспрашивать. Да что там, у них вообще не могло быть никакой информации о новом вервольфе, если только он не был знаком с кем-то из них лично и не прибежал к ним сразу после того, как приехал в Выборг! Но тогда бы они знали, где он находится, и не требовали бы от стаи немедленных поисков. Что опять-таки возвращало Бориса к первоначальному выводу — про новичка охотникам стало известно от одного из членов стаи оборотней.

Они никогда не считали себя близкими друзьями и многие из них вряд ли могли бы сказать, что хорошо относятся к своим собратьям. Отношения между вервольфами одной стаи вообще очень редко предполагали какие-либо теплые чувства. О какой дружбе можно говорить, когда один из тех, кто бегает рядом с тобой по лесу, в свое время напал на тебя и едва не убил, другой — сам обязан тебе своим "вступлением" в эту стаю, а третий еще недавно каждое полнолуние готовился застрелить любого из вас, защищая от ваших зубов мирных дачников? И тем не менее, оборотни держались вместе, никогда не отказывали друг другу в помощи, и со стороны их отношения выглядели как минимум приятельскими. Причин тому было много: в одиночку вервольфу тяжелее справиться со всеми своими проблемами, а стая может и от охотников защитить, и лекарствами поделиться, и, в конце концов, просто морально поддержать, если станет совсем уж невмоготу. А новичку без старших и опытных товарищей ни за что не научиться менять облик по собственному желанию и тем более, сохранять при этом нормальное человеческое сознание. И главное — с другими оборотнями можно говорить абсолютно искренне, не скрываясь, не избегая скользких тем и не строя из себя оптимиста, которому все ни почем. С людьми, даже самыми близкими, даже с теми, кто прекрасно знал, кем является их друг-оборотень, так откровенно общаться было невозможно — многого они бы просто не смогли понять. Однако кроме всего этого, была еще одна вещь, связывающая членов стаи сильнее, чем дружба, или взаимопомощь, или общая тайна — это было что-то, чего они, возможно, сами толком не понимали, но зато крайне остро ощущали каждый месяц за мгновение перед тем, как на несколько часов лишиться всего, что в них оставалось человеческого.

И именно из-за этой необъяснимой, но слишком сильной связи Борису страшно не хотелось плохо думать ни об одном из членов своей стаи. Даже о Тимофее, который его укусил, даже о легкомысленной Илоне и вредном Афанасии, даже о безответственном Громове… "Стоп, — спохватился Дымков, — а не мог ли Громов сам позвонить охотникам? Испугался, что те все равно узнают и, в лучшем случае, навсегда запретят появляться в городе, и решил, что "чистосердечное признание" ему поможет? Или просто совесть замучила? Хотя нет, это вряд ли…"