Юлия Латынина - Повесть о Золотом Государе

В Анхеле в это время пророк истребил пустоцвет, укрепил корни, стер следы расточительства. Чиновники — честны, торговцев — нет. Заложен храм: в ширину — двести локтей пророка Рехетты, в высоту — двадцать ростов пророка…

Одна девочка из деревни собирала хворост, заснула. Вдруг с неба — скок большая тушечница на медной ножке. поклонилась, доложила:

— Я — сам Именет со стола Парчового Старца, отнеси меня пророку.

С тех пор, как пророк стал пользоваться этой тушечницей, все указы на столбах были оборваны: крестьяне срывали и ели их на счастье.

В одном из своих путешествий на небо пророк победил Дракона-Хранителя Небес и превратил его в белую лошадь с черной гривой. На этой лошади он везде появлялся перед народом, и часто самые восторженные видели, как у лошади вырастают крылья и она распластывается над толпой.

Крестьяне также повсюду нападали на продовольственные отрады повстанцев, утверждая, что это грабители, выдающие себя за повстанцев. Что же до самих повстанцев, то им нет нужды конфисковывать зерно, потому что стоит Рехетте нарисовать мешок, и этот мешок можно будет развязывать и печь из его содержимого лепешки для всей армии.

Много народу было казнено, но каждому истраченному человеку был заведен строгий учет. А гравировальный станок Даттама — работал. Людей в цехе стало мало, а повстанцам требовалось очень много печатей.

Также нашли волшебный камень: в полночь, в центральной зале, Рехетта видел в нем прошлое и будущее. Утром камень выносили на площадь, и пророк толковал усмотренное. На площади камень свойства менял: люди видели в нем не мир, а себя; каялись прелюбодеи, исповедывались преступники…

Пророк погрузнел, устал. Старые одежды наместника ему стали малы. Один из чиновников подал ему доклад: пророк-де, не пророк, а сам Мереник, а других богов нет. Едино имущество — едино стадо — един и бог. Предлагал обесчестить другие храмы. Пророк, однако, его повесил.

Услышав от Даттама о сделке, Рехетта сказал:

— Воистину торговля — кладезь обмана. Изобилие или нехватка — разве изменится от этого количество труда, вложенного в производство одной меры риса? Все товары исчисляют в переводе на рис — а шакуники продают рис за золото! И не государственный, а храмовый, предназначенный для даровых раздач.

Даттам засмеялся:

— Бросьте, дядя, мы купили ворованное зерно за награбленные деньги.

Вечером Рехетта созвал совет в бывшей управе наместника. Стены залы, как при древних государях, были покрыты тростником, окна затянуты промасленной бумагой, а не стеклами. Посереди залы — старый мраморный стол, бронзовые треножники, мереников лик; при отдельном столике: бумага с кистями, секретарь, тушечница простая-простая: медный Именет на гнутой ножке. Даттам по уговору с Рехеттой ничего не сказал о купленном рисе, а только доложил:

— Варвары не придут на помощь правительству.

— Но и к нам на помощь не придут, — уточнил Мехвер.

Мехвер был силач: так велик, что на все тело ума не хватает. Раньше он был инспектором при военных поселениях, а теперь командовал пятитысячным отрядом и всюду держал сторону Бажара.

Даттам помолчал и сказал:

— Король Алом — не придет. Но король — не государь, и королевство — не государство. У меня там есть друзья с пятитысячными армиями, они придут, если я позову.

— Странно было бы, — заметил Бажар, — тем, кто не признает частной собственности, звать на помощь частные войска. Ведь это войска должников и рабов!

Мехвер поддержал его:

— Варвары будут грабить народ, невозможно звать их на помощь.

На самом деле Мехвер и Бажар думали не о народе, а о том, что союзники — личные друзья Даттама.

Потом стали составлять воззвание. В это время многие жители бежали из захваченной бунтовщиками столицы провинции. Чтобы бороться с этим, Даттам предложил восстановить деление по шестидворкам и предупредить, что за побег одного несут ответственность остальные. Это предложение было принято единогласно. Также написали о необходимости бороться против воров и разбойников. Надо сказать, что к этому времени слово «вор» употреблялось у правительства и повстанцев как местоимение «вы», и ничего особенного, кроме противной стороны, не обозначало.

Рехетта стал подписывать воззвание. Вдруг Мехвер своей лапой — хвать у него тушечницу, и кричит:

— Пусть первым подпишет Бажар.

Рехетта усмехнулся, протянул прибор. Потом помолчал и говорит: