Ольга Белоусова: Перекресток волков

— Из своих снов и детских слез он слепил целый мир. И не было подобных тому миру ни до, ни после. И мечта там переплеталась с явью, и возрождались заново забытые легенды. Там ночью небо было цвета вишни, а звезды можно было трогать руками. Там по волшебному Лесу любил частенько гулять самый обыкновенный Бог…

Это отец. Ребенком, я все время видел его рядом с собой. Он научил меня охотиться, драться и верить. История Первого Белого Волка была одной из моих самых любимых, я мог слушать ее часами. Что самое удивительное, каждый раз отец рассказывал ее чуть-чуть иначе. Получалась тысяча и одна сказка о сотворении мира.

— Р-разве боги обыкновенные?

Я только-только научился выговаривать букву «р», и мне нравилось растягивать звуки, таким образом утверждаясь в этом своем умении.

— Самые что ни на есть обыкновенные, сын.

Отец никогда не называл меня «сынок», «малыш». Только «сын» или «Ной». Это звучало совсем по-взрослому.

— У того Бога было красивое имя — Первый Белый Волк…

— Пер-рвый Белый Волк, — я попробовал имя на вкус. — Очень длинно. А как его называли др-рузья? Чтобы быстр-ро?

— Не знаю, — отец задумчиво потер плечо. Я знал, что там, под рубашкой, рука у него забинтована. Он пришел с этой раной из города. — Наверное, просто Волком. Да и не уверен я, что у него были друзья.

— У меня есть др-руг, — гордо сказал я. — Антон.

— Это хорошо. Тебе рычать еще не надоело?

— Нет.

— Так я и думал.

— Пап, а луна там была какого цвета?

— Где?

— Ну там, где ты р-рассказывал… где небо такого цвета, как вишня.

— А… Желтого… Очень желтая. Как сыр.

— Как сыр-р… Я люблю желтую луну, пап. И сыр-р тоже люблю. Почему ты улыбаешься?

— Вспомнил… В ту ночь, когда ты родился, как раз начиналось полнолуние. Луна была ослепительно желтой, такой, что затмевала звезды.

— Пр-равда, пап?

— Разве я когда-нибудь врал тебе?

Нет, отец никогда мне не врал. Я обожал его и гордился им. Он, конечно же, был лучшим отцом в поселке. Нет, самым лучшим в мире.

— Что было дальше, пап?

— Дальше? — отец рассеянно тряхнул головой, вырываясь из каких-то своих мыслей. — А, да, Первый Белый Волк… Однажды Бог решил заселить свой мир… тот, где было вишневое небо, живыми существами.

— Звер-рями и людьми?

— Не совсем… Понимаешь, Ной, Бог никак не мог определиться, как именно должны выглядеть жители его мира, и когда они наконец появились, оказалось, что они не люди и не звери.

Я нахмурился, а потом улыбнулся.

— Я понял! Только… скажи, пап, а Бог не р-разочаровался в своих детях? Они же получились совсем не такими, какими он хотел?

Пауза. Скрип двери.

— Ной!

— Иди, мама зовет.

Отец никогда не врал мне, знаю. Не обязательно врать, если можно просто не ответить.

Эдди родился на два месяца раньше срока, когда отца не было в поселке. Дядя Эд, Петер и Герман отправились за ним в город, но найти не смогли. Он приехал сам, привез красивые бутылочки и погремушки для сына, и золотое колечко в подарок маме. Эдди было тогда уже два с половиной месяца, и он истошно вопил на руках у отца.

— Малыш тебя не знает, — сказала мама. — Ты теперь слишком редко бываешь дома. Мы все тут скоро забудем, как ты выглядишь.

Отец улыбнулся. От него пахло безумием и кровью, но мама как будто ничего не почувствовала, и я тоже промолчал. Мне было все равно.

— Я тебя никогда не забуду, пап, — твердо сказал я, пробуя зубами погремушку на прочность. — Невкусная. А у меня такие были?

— Нет, — засмеялась мама, отбирая погремушку. — Ты их ненавидел.

А отец промолчал. Тем вечером они поругались в первый раз. Я не должен был ничего слышать, но, к сожалению, у меня был отличный слух.

— Останься, — попросила мама.

— Налей, пожалуйста, еще молока, Котенок.

— Ты не слышал, что я сказала?

Даже закрытая дверь не смогла спрятать напряженности ее голоса, и меня это пугало и раздражало одновременно.

— Не шуми, дорогая, детей разбудишь.

— Останься с нами!

— Я не могу, ты же знаешь, Котенок.

— Не называй меня так!

— Почему?

— Да потому, что я чувствую себя предательницей!

В свои четыре года я, конечно, не понял ее. Хотя, если быть до конца откровенным, я не понимал ее и в четырнадцать.

Наше детство пронеслось стремительно и шумно. Мы охотились, дрались, бегали наперегонки через лес. Взрослели.

— Говорят, если ты совладаешь со страхом, то завоюешь Лес… — глубокомысленно произнес однажды Антон. — Только мне кажется, что неправда это. Лес не завоевывают… Лесом живут.