Юлия Галанина Array: Мельин и другие места

С такими мыслями я пустился в путь в тот день. Куда идти и что искать, я не знал. Но тропка сама легла мне под ноги и, мягко виляя меду пней и деревьев, указала мне путь. Я поблагодарил старого лешего, хозяина светлого бора, прилегающего к нашему дому. Не думая о том, куда ведет меня эта тропинка, я решил следовать воли Богов и не отказываться от помощи духов стихий. Раньше они меня не подводили, касалось ли дело чего-то серьезного или простых проказ.

Размышляя о том, куда и за чем послал меня наставник, я не заметил, как закончилось краснолесье и начался настоящий, густой лес. В этом лесу хозяйничал уже другой леший, старый и угрюмый, но и он, судя по всему, не решился препятствовать воли Богов. Хотя он часто показывал свой склочный нрав раньше, но теперь не стал меня морочить: тропка также струилась у меня под ногами. Судя по всему, она должна была привести прямо к месту. Так и случилось. Я неутомимо отшагал почти весь день через чернолесье, перепрыгивая через поваленные стволы и переходя овраги. И вот чернолесье кончилось. Внезапно. Как будто кто-то отрезал его ножом. Я вышел на поляну, казавшуюся такой неуместной в этом лесу.

А на поляне было капище Перуна. Статный воин с секирой высился под сенью векового дуба в центре круга, обозначенного девятью кострами. И вырезан он был, как и положено, из цельного дубового ствола. Глаза Бога грозы смотрели сурово и строго, ни дать ни взять на припозднившегося с торжища сына смотрел отец. Перед резным идолом стоял белый алатырь — камень. А на нем лежал меч. Нет, не изукрашенное сокровище изукрашенное горящими самоцветами. Простой меч, и, кажется, даже железный. С рукоятью, обвитой сыромятным ремешком. Кожа была потертой, как будто служил этот клинок верой и правдой многим поколениям своих хозяев. И не было на мече ни одного пятнышка ржи. Клинок был чист и светел, как будто гуляла в нем яркая Перунова молния. Меч притягивал взгляд. Притягивал и не опускал. Казалось, говорило доброе прародительское оружие: «Возьми меня в руки. Возьми и владей. Во вечные времена защищай отчие земли». И я взял бы меч, но пройти к нему не было возможности. Потому что вокруг поляны, по внешней границе незримого круга, толпились навьи. Ничьи предки. И их взгляды тоже были устремлены к мечу. И помыслами стремились они к нему же. Но не могли переступить священный круг, образованный кострами, не могли вступить под сень Перунова дуба. Но я тоже не мог пройти, не потревожив беспутных душ. А они, переваливаясь с ноги на ногу, страшно вихляясь истлевшими телами, волей Чернобога вернувшиеся к жизни, вершили свой страшный хоровод вокруг заветной поляны. То и дело один из них отделялся от сборища и пытался преодолеть защитный круг. Но только касался он невидимой преграды, как тут же кубарем откатывался назад, взвизгивая, как побитая собака. Но, коль вывела меня тропа к этому капищу и его мечу, то и мне надо было исполнять волю Сынов Неба. Скинув мешок с припасом наземь, я достал железныйнож и обвел себя кругом, так, чтобы и мешок попал в его черту. Известно же, что выходцы из Исподнего мира боятся честного железа, видно, в память о том, как кузней Кий угощал Морану — Смерть своим молотом. Сев в круге, я достал из-под рубахи оберег — громовое колесо со спицами, загнутыми посолонь, сжал его правой рукой и обратился к воину, стоящему на поляне:

— Перуне, господине! По воле твоей пришел я сюда! Выполнять начертанное мне от рождения! Но ты видишь, господине, жители Исподней страны чинят мне препятствие! Преодолеть его я не в силах, не подвергнув себя смертельной опасности. Прошу тебя, Повелитель Грома Небесного, окажи мне помощь и поддержку. Твоему потомку, пришедшему на Твой зов!

И тот час же, услышав мои молитвы, небо глухо пророкотало громом, как бы подтверждая, что я услышан. Блеснули сполохи небесной молнии, и снова пророкотал гром, в раскатах которого слышался голос:

— Чего ждешь, ученик волхва? Ступай и возьми меч! А я покажу тебе его силу! Поднявшись в полный рост, я отряхнул штаны и рубаху, и ступил за границы начертанного ножом круга. Ступил и обмер: навьи, все, сколько их ни было на поляне обернулись ко мне. Жуть и холод сквозили в их глазах. Тела, местами из которых проглядывали костяки, жутко шелестели при каждом шаге. Мертвецы молча и страшно двинулись на меня. Одной рукой я вцепился в громовое колесо, которое потеплело уже от моей ладони, другой вытащил нож и припустил бегом, петляя и подныривая под тянущиеся ко мне со всех сторон руки, к капищу. Последние шаги я преодолевал уже отбиваясь от насевших на меня навий. Ничьи предки не собирались пропускать меня к тому, чего сами не могли взять. Но и уступить человеку, полному жизни и теплой крови они не могли.!Ибо такова была воля Чернобога и злой Мораны: «Добыть Меч, не дать его потомкам Сварога». Не могли они, лишенные жизни и разума, противиться ей. Рады бы, да таково было их посмертие. Извернувшись как угорь и полоснув по протянутой ко мне страшной, распухшей и черной руке мертвеца, видно утопленника, я рыбкой бросился через невидимую черту, отделяющую меч от беспутных душ. Повинуясь звериному инстинкту, я прикрыл голову руками, ожидая удара о твердое. Но невидимая сила, по-отечески заботливая, подхватила меня и увлекла за собой, как полноводная река, уносящая древесный ствол. Увлекла, перевернула и поставила на ноги перед самым алтарем. В небе снова громыхнуло, и молния, упав сверху, обтекла резной лик Перуна, уходя в землю. Мертвые, так и оставшиеся у границ незримого круга, взвыли. В их вое слышалась неведомая человеку боль и злоба. Еще бы, пропустить человека в капище, путь в которое им был заказан. А резной Перунов столб шевельнулся, и из него ко мне шагнул воин, который был там изображен. Высокого роста, с непокорными черными волосами, как будто растрепанными порывом сильного ветра. В простой льняной рубахе, которая мало что не трещала на широченной груди. На шее воина ярко блестела, как будто кусочек молнии извивался змейкой, серебряная витая гривна. В руках воин сжимал Золотую Секиру, лезвие которой было, как новое, хотя не раз крушило вражьи шлемы вместе с черепами, и гуляло по непокорному загривку змея Волоса. Глаза, синие-синие, как чистое небо в солнечный полдень, как промоина в черных грозовых тучах, как синяя, нестерпимая сердцевина костра, смотрели на меня. Со вздохом облегчения я опустился на правое колено, прижав правую же руку к сердцу.