Виктор Ночкин - Эромахия. Демоны Игмора

Он заставил соседей припомнить легенды о свирепых непобедимых Игморах… Рано овдовев (на этот счет также имелось родовое предание — дескать, баронессы Игмор никогда не бывают вдовами, они всегда умирают прежде супругов), Фэдмар Рыжий полностью отдался единственной страсти — разбою, который именовал «поддержанием фамильного престижа». При этом воинственном сеньоре Игмор снова стал знаменит, дружина увеличилась, старые укрепления были полностью восстановлены. Впрочем, барон выказывал совершенное равнодушие к роскоши и комфорту, он даже не озаботился заново покрыть штукатуркой стены зала, где проводил большую часть жизни, пируя с солдатами после очередного набега либо готовясь к новому дерзкому предприятию… Возможно, ему даже нравились изображенные на римской мозаике полуобнаженные мужчины и женщины, отправляющие некий варварский обряд…

Эта мозаика стала первым воспоминанием баронета Отфрида Игмора.

Когда Отфрид лишился матери, ему было четыре года. Единственное событие, касающееся этой женщины, сохранилось в памяти баронета — он, совсем маленький, держит баронессу за большую теплую руку и разглядывает мозаику, на которой сплетаются в странных позах полуобнаженные тела. Мальчик спрашивает:

— Что они делают, мама?

— Не смотри, сынок, — хрипловатым голосом отвечает женщина. Она больна, она всегда прихварывает. — Это еретическое изображение. Фэдмар, когда же наконец ты велишь замазать богохульство?

— Непременно, дорогая, непременно… — бормочет барон.

Он — огромный, лохматый — натягивает подшлемник, шуршит ремнями снаряжения. Рядом топчется оруженосец, нынче предстоит поход. Барон принимает из рук парня шлем, торопливо целует жену в щеку и уходит, громко звеня доспехами; его не интересует ничего, кроме предстоящей драки. Баронесса провожает супруга пустым взглядом и удаляется, ее широченные юбки подметают старинный римский мрамор пола. Отфрид остается один. Как всегда, один. Мальчик разглядывает мозаику, его смущает странная картина: люди на стене не то обнимают друг друга, не то сражаются. Отфрид уже знает, что такое «сражаться», он видел, как тренируются солдаты отца во дворе Игмора, а однажды наблюдал за настоящей схваткой — на их замок напали соседние сеньоры. Баронету было велено сидеть в спальне, но он не утерпел, выглядывал в окно. Он уже знает — когда сражаются, льется кровь, это некрасиво и грязно. На картине нет крови, все чистенькие, неестественно изящные. Тела гладкие, пропорциональные, вовсе не такие, как у солдат отца и тех женщин, что живут в замке. Слишком красивые, слишком… На этом воспоминание обрывается. Отфрид помнит собственное недоумение от того, что нет крови на неправдоподобно гармоничных обнаженных телах. Помнит, какие широкие юбки у баронессы — из-за этих юбок мальчику никак не прижаться к материнской ноге… Еще помнит нетерпение отца — Фэдмар торопится в набег. Больше — ничего.

После смерти матери маленьким баронетом никто особо не занимался и никто не называл его Оти — только Отфридом. Фэдмар, совершенно увлеченный войной с окрестными господами, почти не обращал внимания на сына, разве что одобрительно хрюкнул, когда застал малыша во дворе упражняющимся с отцовским кинжалом… да еще неодобрительно хрюкнул, когда обнаружил Отфрида пьяным на общем пиру. Барон справлял с латниками удачное завершение очередного набега, мальчишка (тогда ему было девять) пробрался в зал и сел в нижнем конце стола — там, среди конюхов и пастухов, не нашлось никого, кто решился бы сделать мальцу замечание, так как старшие, облеченные авторитетом вояки сидели с бароном в верхнем конце, спиной к богохульной мозаике. В общем, Отфрид успел попробовать вина, прежде чем был замечен отцом, и запомнил странное чувство, когда перед глазами все плывет, а голые люди на стене будто оживают, они движутся, подмигивают Отфриду и зовут в свой хоровод. Тени дрожат, тени пляшут, тени ползут, подбираются к ногам, ластятся и льнут…

Фэдмар не стал гнать мальчишку из-за стола или отчитывать при всех — сделал вид, что недоволен лишь местом, которое выбрал Отфрид. И во время следующего пира усадил сына поближе. Много пить, впрочем, не разрешал — пока не набрался сам. Пьяный Фэдмар воспринимал действительность иначе, нежели трезвый.

После того памятного застолья барон будто вспомнил, что у него есть сын, и время от времени стал заниматься тем, что можно считать «воспитанием», то есть свозил парнишку в город к портному, чтобы заказать наконец одежду по росту, а также велел двум солдатам постарше учить Отфрида фехтовать и держаться в седле. Когда Фэдмар впервые взял сына с собой в набег, мальцу было одиннадцать лет.

Читать дальше