Александр Лидин - Операция Изольда

В итоге Катерину я уговорил. Несмотря на то, что она до сих пор считала меня хладнокровным убийцей и негодяем, она согласилась во всем слушаться меня, а это было главное. Теперь самое важное было не упустить нужный момент, а пока можно расслабиться…

Церемония моего посвящения проходила в усыпальнице. Гранитные стены, строгая атмосфера… Пол со стилизованной свастикой. Торжественная музыка. Высшие чины СС в парадных мундирах застыли, словно восковые фигуры. Под бравурный марш в зал вошел Вилигут с жезлом из слоновой кости, увенчанным голубой лентой, на которой красовались руны. Вознеся жезл к потолку зала, он произнес десять заповедей, переделанных на свой манер. После чего рейхсфюрер наградил меня кольцом с изображением черепа и рунами, подтверждавшими величие и незыблемость ордена.

А потом рейхсфюрер СС произнес торжественную речь:

— Лишь один принцип должен, безусловно, существовать для члена СС: честными, порядочными, верными мы должны быть по отношению к представителям нашей расы и ни к кому другому… Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем от других наций ту кровь нашего типа, которую они смогут нам дать… Мы никогда не будем жестокими и бесчеловечными, поскольку в этом нет необходимости. Мы, немцы, являемся единственными на свете людьми, которые прилично относятся к животным, поэтому мы будем прилично относиться к этим людям — животным, но мы совершим преступление против своей собственной расы, если будем о них заботиться и прививать им идеалы с тем, чтобы нашим сыновьям и внукам было еще труднее с ними справиться.

Когда ко мне придет кто-нибудь из вас и скажет: «Я не могу рыть противотанковый ров силами детей или женщин. Это — бесчеловечно, они от этого умирают», — я вынужден буду ответить: «Ты являешься убийцей по отношению к своей собственной расе, так как если противотанковый ров не будет вырыт, погибнут немецкие солдаты, а они — сыновья немецких матерей. Они — наша кровь»… Это как раз то, что я хотел внушить СС и, как я полагаю, внушил в качестве одного из самых священных законов будущего: предметом нашей заботы и наших обязанностей является наш народ и наша раса, о них мы должны заботиться и думать, во имя них мы должны работать и бороться и ни для чего другого…

Я хочу, чтобы СС именно с данной позиции относились к проблеме всех чужих, негерманских народов, и прежде всего русского народа. Все остальные соображения — мыльная пена, обман нашего собственного народа и препятствие к скорейшей победе в войне…

Он еще много чего наговорил, всякий раз делая ударение на слове «русский», наверное, для того, чтобы подчеркнуть, что отныне и навсегда я отрекаюсь от своей бывшей Родины, воссоединяясь со своим истинным народом. Однако меня от его речи просто тошнило. Нет, я тоже берег бы жизнь своих соотечественников, но… но не ценой жизни других невинных людей. Ведь, относясь к инородцам подобным образом, мы не возвышаем себя, мы лишь можем уподобиться трусам, заботящимся только о собственной шкуре. И еще… Если честно, позже я часто клял себя за трусость, потому что, уничтожь я тогда собрание СС во главе с Гиммлером, человечество смогло бы избежать многих бед. А так…

Быть может, я вновь провозглашу тривиальную доктрину, но мудрейший ученый самого аристократического происхождения для цивилизации ничуть не лучше грязной безграмотной нищенки. Каждый из них обладает огромным, неисчерпаемым внутренним миром, только профессор проецирует его на окружающую среду, а нищенка не может найти средств к самовыражению, не может представить на суд других людей своей внутренний мир во всем его многообразии и красоте… Но все это философия.

А там, в усыпальнице, я вынужден был, гордо задрав голову, слушать шовинистический бред человека, который посвятил свою жизнь уничтожению и порабощению других людей, и вынужден был хлопать ему и улыбаться, делая вид, что готов завтра же с утра пойти и убить с десяток маленьких Мойш и Авраамов.

Данное действо казалось мне, посвященному в тайны, о которых нацисты и не подозревали, смешным и очень показным, и тем не менее все присутствующие относились к происходящему очень серьезно.

Так что даже я чувствовал некий подъем, некую силу, переполнявшую меня. Это было сродни энтузиазму коммунистов, но не имело под собой ничего реального — церковная служба, лишенная мистической основы. А потом, уже в знаменитом круглом кабинете, расположенном прямо над усыпальницей, за круглым столом, мы занялись оформлением бумаг. Единственное, чего не учли фашисты, так это то, что подписывался я вензелем Хастура — об этом фокусе я прочитал в одной из книг в Р'льехе. Теперь достаточно было мне выдавить каплю крови и прочесть над ней определенное заклятие, любая начертанная мною фигура, в том числе и замысловатая роспись, исчезали. Зачем я это делал… не знаю, но, как говорится, «береженого Бог бережет».