Array Array: Восхождение

— Я бы его наросовал: бледный дракон блёклого мира… — затем тоже принялся собиратьбся.

Последним поднялся Певец. Губы его тряслись, а быть может, он просто шептал суеверные заговоры. Дракон продолжал метаться в воздухе, стремительно и беззвучно.

К тому моменту, когда сгустилась абсолютная ночная тьма, они достигли ещё одной трещины, почти пещеры, где с лёгкостью могли разместиться не четыре, а сорок человек. Как привыкли за последние дни, посухомятничали из небогатых запасов, запили глотком воды и улеглись спать. Дежурного не назначали, всё равно, случись что непредвиденное – бежать некуда.

Утром отошли по расщелине вбок, где не пришлось бы преодолевать участок с отрицательным дифферентом. На минуту остановились, оценивая предстоящий путь.

— Назад будет идти тяжелее, — резюмировал Писатель. – Спуск всегда сложней подъёма.

— Мне здесь ходить больше не придётся, — зло ответил Певец. – А тот склон, говорят, более пологий. И плевать, что ждёт по ту сторону хребта. Хуже, чем здесь, всяко дело, не будет.

— Выбирать тебе, — согласился Писатель. – Но сейчас нам всем нужно успеть за день подняться на хребет. Иначе, не хватит ни продуктов, ни воды.

— Реалист… — пробормотал Певец, но громко ничего не возразил.

Художник с Композитором остались внизу при мешках, а Писатель и Певец первыми полезли на обрыв. Сильно выщербленная стена представляла немало возможностей зацепиться, хотя ничего подобного той расщелине, в которой они ночевали, на ближайших сотнях метров не предвиделось.

Поднявшись метров на двадцать, Писатель закрепился на стене и принялся стравливать верёвку, чтобы поднимать рюкзаки. Такой же удобный выступ был и у Певца, но тот, не желая останавливаться на одном уровне с Писателем, обогнул его и полез дальше.

Никто не понял, в какое мгновение нога Певца сорвалась с уступа. Он повис на руках, отчаянно скребя ногами по гладкой поверхности, а затем, с диким криком, полетел вниз. Кажется, он пытался зацепиться за выступы стены, а быть может, его просто ударяло о них. Мимо расщелины, где замерли в ужасе двое его товарищей, он пролетел бессмысленным сгустком вопля, чуть ниже его с силой ударило о выпирающий гребень, крик пресёкся, а через несколько секунд пятно летящего тела скрылось в утренней дымке.

Вернулась тишина, какая бывает только вблизи Пыльных равнин.

— Спускаться надо, — неуверенно произнёс Художник. – Искать. Может, он ещё жив.

— Какое – жив! Весь обрыв в крови. Пока он до низу долетит, его в кашу изотрёт, — жёстко произнёс Композитор. Помолчал и добавил, словно эпитафией припечатал: — Это было его лучшее выступление. Никогда бы не подумал, что он способен на звук такой силы. И ведь без фонограммы…

Сверху послышался шорох. Писатель, кое-как закрепившийся на высоте, спускал верёвку, готовясь в одиночку поднимать багаж всех четверых, в том числе и погибшего.

* * *

Потрясённые они стояли на высшей точке Граничного хребта. Именно здесь каждому предстояло сделать выбор и решить, куда он пойдёт. Но пока оставалось несколько минут, когда можно просто стоять и смотреть.

Сзади в мутной тьме пропадал пройденный путь. Лишь отсюда можно было видеть, насколько день там не отличается от ночи и как безнадёжно тесны пройденные ими пространства. Здесь небо не нависало над головой, а вздымалось на высоту, о какой прежде не приходилось и мечтать, ибо действительность превзошла самые смелые мечты. Внизу, под пологим склоном расстилались пространства, по сравнению с которыми безбрежность Пыльной равнины – не более, чем один шаг. И всё, что находилось впереди, было залито светом: настоящим, чистым, беспримесным. Увидавший этот свет, понимал: всё, что приходилось видеть прежде, — не более, чем полумрак, перемежающийся ночной тьмой.

Свет может не только манить, он может и пугать, и даже попросту убить. Свет беспощаден, он не знает щадящих градаций полумрака.

Стоя на вершине перед лицом судьбы, нужно было решать: нужен ли ты там и сможешь ли там жить. Возможно то, что обитает в потоках света, раздавит тебя, едва ты спустишься вниз. Не трудно спастись от слепого циркмора, но когда он станет зрячим, судьба твоя может решиться в одно мгновение.

Но главное, что твой талант, твой гений, сможет противопоставить огромности светлой жизни, и что ты принесёшь людям, если повернёшь назад?

Впрочем, всё это будет потом, когда поневоле придётся сделать шаг вниз в ту или иную сторону. А пока для троих, стоящих на высоте, длится миг торжества. Они поднялись над миром, над судьбой, над приземлённой обыденностью. И неважно, куда через минуту направится каждый из них: сквозь пыльную щель под стеной в полумрак подполья или в сияющую безбрежность комнаты, но минута торжества навеки останется с ними, и никто не сможет сказать, что эти трое в своём творчестве и жизни ни разу не поднимались выше плинтуса.