Марина Ясинская: Колдун поневоле

По пути думал о том, что, закрутившись, даже не подкинул денег на похороны.

Могилу Гришка углядел издалека — свежий холмик земли, деревянный крест. Ни оградки тебе, ни надгробия приличного. Ну, ничего, он закажет посолиднее, гранитный. С портретом. И подберет на памятник какие-нибудь слова — добрые, искренние.

Гришка так задумался, что неприметного мужичонку в старой фуфайке увидел, только подойдя к могиле вплотную. Мужик деловито поливал рыхлый холмик водой из трехлитровой банки.

— Здорово, — окликнул его Гришка, — а ты чего это поливаешь — цветы, что ли посадил? Так не надо — я тут на днях надгробие ставить буду, все равно переворошим.

— Не, не цветы, — не оборачиваясь, ответил мужичок. — Вот, видишь, — он указал головой в центр могилы, выливая туда же остатки воды.

Гришка ничего не увидел, и, только пригнувшись, разглядел, что из рыхлой земли торчит расплющенный конец какой-то деревяшки.

— Это чего? — недоуменно спросил он.

Мужичок обернулся, спокойно поглядел на Гришку, а потом ответил:

— Кол.

— Какой такой кол?

— Знамо дело, осиновый. У нас все честь по чести.

— Чего? — угрожающе протянул Гришка.

Мужичок вгляделся внимательно с Гришкино лицо, а потом закивал часто-часто и спросил:

— Да ты не как внучок его?

— Ну, — неохотно буркнул Гришка.

— Григорий, да? — уточнил мужичок, — А я — Пал Саныч, сосед деда твоего… Был… — тут он нахмурился, замолчал, а потом улыбнулся как-то светло и грустно и добавил, — Кузьмич про тебя, бывало, часами рассказывал. Крепко он тебя любил. А уж когда в гости ты к нему наведывался, так он потом с неделю что на крыльях летал.

Гришка зажмурился. Сморгнул… Расходится-таки осень, вон, ветер какой холодный, аж глаза заслезились…

Пал Саныч, тем временем, присел у могилки прямо на землю, достал из кармана вытянутых спортивных штанов мятую-премятую пачку сигарет, протянул Гришке — угощайся, мол. Гришка отрицательно мотнул головой — он бросил пару лет назад. Мужичок пожал плечами, закурил и задумчиво уставился куда-то вдаль.

Гришка присел рядом и молча смотрел на свежевыструганный деревянный крест. Говорить почему-то не хотелось…

— Да, вот оно как бывает, — снова принялся дедов сосед, — все ведь вроде продумал Кузьмич. И жил один, и в город не переселялся. Да вот нашлись охотнички за недоброй силушкой, ох, нашлись. И не посмотрели, нелюди, что старик — убили, глазом не моргнули. Да только не будет им добра с того, не будет. Сила-то она страшная, изнутри ест. Чтоб человеком с ней остаться, надо такой крепкий дух, как у Кузьмича был. А у супостатов этих окаянных какой там дух, так, ерунда. Сгорят — и не заметят.

— Так ты что — видел, что ли, кто деда убил? — встрепенулся Гришка.

— А как же, — закивал собеседник. — Они не раз к нам в деревню наведывались. Все вынюхивали, выспрашивали. Меня разок остановили, допытывали… Не сказал я им, но ведь живет-то нас в колхозе всего-ничего. Не спрячешься… Сами нашли.

— Да чего ж им надо-то было? — Гришкин голос прозвучал зло — мужичок аж вздрогнул.

— Знамо дело, за силушкой явились. Прознали, стал быть.

— Да за какой силушкой? — Гришка терял терпение.

— За колдовскою, — как ни в чем не бывало ответил Пал Саныч. Посмотрел на наливающиеся белой яростью Гришкины глаза и растерянно спросил, — Так ты не знал?

— Чего не знал? — крикнул Гришка и вскочил на ноги, — Что ты мне мозги-то паришь?

— Дед твой колдуном был. Потому и кол, чтоб упырем, значит, не обернулся… И водичкой святой сверху окропил.

Гришка разом сдулся — будто проткнутый воздушный шарик. Грузно опустился на влажную рыжую траву.

— Ну-ну, — покачал он головой.

— Не веришь — не верь, — правильно понял его мужичок, — А все одно Кузьмич колдуном был. Правда, невольным. Всякий колдун, когда умирает, старается навязать кому-нибудь свою силу, иначе ему придется долго мучиться, да и земля его не примет. Ну а коли убьет кто колдуна, на того сила-то и выльется. А на войне ведь как было — убивали всех подряд немцев, не приглядывались, поди… Вот и нашла где-то там, на фронтах, сила недобрая деда твоего.

Мужичок пошарил в кармане фуфайки, достал мятую пачку, протянул Гришке. На это раз тот взял сигарету. Затянулся, выпустил струйку дыма и задумчиво наблюдал, как она растворилась в тяжелом осеннем воздухе.

— Ох и крепкий дух у Кузьмича был, я тебе скажу. Чтоб силища такая — да не сожгла человека, на путь гибельный не завернула! Он еще и помогал нам маленько. Когда корову подлечит, когда козу заблудившуюся отыскать поможет. И ни разу, значит, во вред ее не применил, силу-то. Ни разу. Ни сглазил никого, порчу не навел. А ведь мог бы — даже этих вот лиходеев. Я ему, грешным делом, предлагал — изведи, говорю, не от добра они тебя ищут. А он мне так — эх, говорит, Саныч, порчи да проклятия — это ведь как яд. Разок попробуешь — и все, сгубит она душу твою. Еще захочется, и еще. Так и не стал, даже нелюдей этих… Да… Шибко он боялся, что по смерти его кто с ним рядом окажется, и тогда сила его на того изольется. А пуще всего не хотел, чтоб кто из вас, родных, с такой ношей маялся.