Пол Андерсон - Девять королев

Пока не появился он. Вихрь воспоминаний на миг захватил Грациллония – беседа с командующим, изматывающий переход по Галлии, жуткие глаза совы, поединок, залитое кабаньей кровью хладное тело короля… Чьи же боги привели Грациллония на трон Иса? Думать об этом было страшно.

Шумная нарядная толпа заполнила равнину у амфитеатра и, бурля у ворот, медленно втекала внутрь. Римской постройки здание формой напоминало овальную мраморную чашу с ярусами скамей до самого верха, украшенную снаружи легкими колоннами. И все-таки в нем было что-то чужое, не римское. Непривычные пропорции, ярко раскрашенные порталы, узорные морские водоросли, стелющиеся по каннелюрам и обвивающие капители колонн. На фризах не встречалось привычных подданному Римской империи грифонов или кентавров – там застыли в мраморе игривые морские котики, горбились туши китов, раскрывали зубастые пасти безглазые чудища холодных глубин. Вдоль портика шли кельтские огамические письмена. Какой же след оставил римский протекторат в Исе?

Священный кортеж рассек толпу и вкатился через южный портал и сводчатую галерею на арену, разделенную поперек не доходящей с обеих сторон до бортика перегородкой со столбами на концах. Столбы были в зарубках. Тут проводились бега на колесницах. К середине перегородка утолщалась и нависала широким карнизом, образовывая платформу, к которой вела лестница. По отдельным лестницам поднимались в свои ложи старейшины, жрецы и лучшие семьи города. Арена не была посыпана песком, но вымощена ровной брусчаткой, стало быть, хищников на потеху толпе здесь не стравливали. Людей – Грациллоний был в этом уверен – тоже.

Амфитеатр заполнился празднично разодетыми горожанами. Боги сделали медленный круг по арене и остановились с южной стороны от карниза. В центре стояла колесница Белисамы. Грациллоний с Оратором Сореном, поклонившись богам, вступили на лестницу серого мрамора и поднялись на огороженную балюстрадой платформу. Мальчики-прислужники несли чаши, кадильницы и лавровые ветви. За ними с ларцом в руках следовал сухощавый седобородый старец в серебристо-голубых одеждах.

– Один из высших сановников города, – прошептал Сорен. – Ханнон Балтизи, Капитан Лера.

Шум стих. Солнце садилось, и тень уже накрыла западный овал амфитеатра. Высокими голосами пропели трубы, разбудив равнодушное эхо. У выхода с северной галереи появились девушки в ярких накидках поверх белых мантий. Каждая держала высокую свечу в серебряном канделябре.

– Девственные весталки, дочери и внучки королев, – прошептал Сорен. – Те, что свободны сегодня от храмовых бдений.

Потом появились Девятеро. В сумерках они показались Грациллонию неотличимыми одна от другой: в голубых шелковых мантиях, окаймленных причудливым орнаментом; волосы у всех были подобраны и замотаны в льняные куколи, заколотые медными серповидными фибулами. С торжественными лицами королевы приблизились к лестнице и неспешно взошли наверх. Первой выступала статная немолодая женщина. Теперь Грациллоний смог разглядеть всех своих жен – к мысли о том, что они его жены, пока трудно было привыкнуть – по старшинству. Одна за другой королевы проходили мимо Грациллония, замедляли шаг, на мгновение пряча лицо в чаше ладоней в знак покорности, и по-солдатски застывали по левую руку от него; воительницы-богини – недвижные, бесстрастные.

– Квинипилис, Фенналис, Ланарвилис, – вполголоса перечислял Глашатай, – Бодилис, Виндилис, Иннилис, Малдунилис, Форсквилис,… Дахилис.

Дахилис. Он сначала не расслышал имени, впившись в нее глазами. О боги, до чего она похожа на Уну, соседскую девочку. Его Уну, о которой он мечтал долгие армейские годы. Уна… Ее выдали замуж куда-то в Аквы Сулиевы, потому что семья бедствовала, а жених, наверное, был богатый.

Дахилис прошла мимо него, и… сердце его замерло и перестало биться.

Шелк стекал с высокой груди на тонкий, перехваченный узорным поясом девичий стан. Нежный овал лица, ямочки на щеках по сторонам широкого рта и веселая семейка веснушек на чуть вздернутом носике. И глаза… Глубокие, бездонные, манящие, они были то голубыми, то карими, то зелеными. В движениях ее сквозила пугливая жеребячья грация. И смотрела она не так, как смотрели на него другие жены: надменно или восторженно, победно, настороженно. Нет, подойдя к нему последней, Дахилис вся залилась краской смущения; по-детски припухшие губы ее полуоткрылись, как для мольбы, но мольбы не последовало, и, подобно остальным, она спрятала лицо в ладонях.