Пол Андерсон - Девять королев

По другую сторону от дома тянулись поля. Поросшие пожухлой травой, прибитой зимними дождями, выглядели они уныло, но кое-где уже пробивалась свежая поросль, обещая по весне зеленые ковры до самого горизонта. От правого крыла дома начинался яблоневый сад, за ним – распаханная пашня. Ночной дождь усеял поле серебристыми зеркальцами луж; частые порывы ветра подергивали лужи мелкой рябью. Грачи деловито вышагивали по полю, и перепархивали с места на место, выхватывая что-то из земли, скворцы. Паривший высоко в небе ястреб презрительно наблюдал их суету. Серые облака тихо плыли на запад. В редкие просветы проглядывало солнце, окаймляя силуэт ястреба ослепительным сиянием.

– А где твой управляющий, Арториус? – вспомнил вдруг Грациллоний. – Он что, умер?

– Арториус? Нет, почему? Жив.

– Я рад. Он ведь тоже из легионеров. Помню я его басни о легионерском житье-бытье. Из-за него я и начал задумываться, не пойти ли мне в армию, – Грациллоний усмехнулся. – При случае передай ему, что я ничуть не сержусь, хотя он, конечно, старый плут. Нет, старый сказочник.

– Совсем старый. Почти слепой. Я отпустил его. Он теперь на покое у своего сына.

– И кого ты взял?

– Никого, – пожал плечами Марк. – Толковый человек нужен, а толкового не так-то просто найти, и ему надо платить. Я сам себе управляющий. Да и вилла у меня не такая уж большая. Обхожусь.

Они подошли к конюшне. Собака у ворот вскочила и залилась таким пронзительным лаем, что Марку пришлось на нее прикрикнуть. Рыча и оглядываясь, собака побежала внутрь за поддержкой. В воротах показался белый как лунь старик. Он постоял, подслеповато щурясь на свет, потом заохал и, подволакивая ногу, заторопился навстречу Грациллонию.

– Разорви меня черти, если это не наш молодой хозяин, – закричал он на наречии белгов. – Слыхали, слыхали, что будешь в наших краях. Видать, боги тебя берегут – совсем не изменился. Давай, давай парень, заходи!

Улыбаясь, Грациллоний сжал его руку, заскорузлую, всю в старческих шишках. Словно подсохший корень дерева – сосны или бука – была эта рука, и в памяти Грациллония всплыла картинка из детства: Гвинмэйл тенью скользит меж деревьев, с луком наготове; вот он замер, потянулся к колчану за спиной; миг – и короткая стрела в тетиве, а лук нацелен. И почти одновременно со струнным вскриком тетивы и шелестом стрелы – чуть слышный глухой шлепок вдалеке. Грациллоний, мальчишка, стремглав кидается на этот звук, но Бриндла всегда обгоняет, вот она уже мчится обратно, чуть отведя голову, чтобы не мешало острие, пробившее зверьку горло, и недовольно ворчит, когда Грациллоний отнимает у нее белку и укладывает в холщовый подсумок.

И вот Гвинмэйл перед ним. Всего три года прошло после их последней встречи, а как он сдал: одряхлел, ссутулился, едва достает Грациллонию до плеча, потерял последние зубы. Хороший охотник был Гвинмэйл, но никому, видно, не поспеть за первым среди охотников – за временем. Ты только начинаешь приглядываться, а его лук уже нацелен. И стрела летит. И бьет без промаха.

– Так ты теперь на конюшне?

– Как видишь, сынок, как видишь. Не угнаться мне за оленем, да и с браконьером не сладить. Вот отец твой – добрая душа – не дал старику помереть с голоду. Я теперь у него в конюхах. В главных. Да оно и нетрудно это, быть главным, когда ты один и есть. Я мальчишку, подручного моего, не считаю.

Грациллоний с удовольствием вслушивался в звуки родного наречия, простого и бесхитростного. С отцом они говорили на латыни.

– И в лесу мне уж делать нечего, – к нему подошла собака, и он ласково потрепал ее за длинное ухо. – Проданы наши леса… Хорош песик, а? Бриндлу-то нашу помнишь? Ее щенок, из последних. Жаль только его, тоскует он без леса. На оленя бы хоть раз… Кровь у него охотничья.

Он мягким шлепком отогнал собаку и потянул Грациллония за руку:

– Проходи, проходи, молодой хозяин. Посмотри, кого мы с отцом тебе покажем. Джуна ожеребилась тем летом. Да каким красавцем! Коли уж он нас обманет и в клячу вырастет, то тогда, получается, я больших хвастунов сроду не видел, а я-то за жизнь повидал всякого!

В полумраке конюшни остро пахло лошадьми, подпревающим сеном и навозом. У Грациллония слегка закружилась голова. Он остановился поприветствовать трудягу-мерина и кобылу Джуну. Джуну он погладил по теплому шелковистому носу, и она узнала давнего приятеля и даже всхрапнула от удовольствия. Перед стойлом жеребца Грациллоний замер в восхищении. Увидев незнакомца, жеребец отпрянул от кормушки и насторожился; под лоснящейся шкурой его играла каждая жилка, подрагивал каждый мускул. Он был как огонь. Нет, как ураган во плоти и с кровью в тонких сиреневых венах. Прекрасный жеребец.