Александр Байбородин - Урук-хай, или Путешествие Туда...

– Вот так всегда, – пожаловался он мне, словно я был ему другом. – Неделю почти не жрамши, три дня не спамши, по кустам и буеракам наползались, как мыши. Страху натерпелись. В грязи и воде по шею, и ни пожрать, ни поспать…

– Жрать и спать – свинячье дело, – всё так же весело прервал его Гхажш. – Вместе со своими будем и есть, и спать, и всё остальное. Ты готов или нет?

– Да готов я, готов, – проворчал Гху-ургхан. – Как тебя, крысёныш, комары-то искусали. Опух весь. Или это с похмелья?

Он взвалил меня на спину. При свете дня оказалось, что весь я целиком, кроме головы, упрятан в длинный мешок с помочами. И теперь лежал своей спиной на спине Гху-ургхана, так что смотреть мог только назад да немного по сторонам. Но позади ничего примечательного не было. Чахлые болотные деревца, камыш да осока. Мне оставалось только смотреть на яркое небо да на облака на нём. Но облаков было мало. Лишь изредка попадались перистые разводы в далёкой вышине. Иногда промелькивали редкие птицы, и я долго провожал их взглядом. Как бы я хотел крикнуть им, чтобы передали весточку в родной Хоббитон. Но рот был заткнут противной кожаной затычкой, да и говорить по-птичьи я не умел.

Гху-ургхан подо мной тяжело вздыхал и чавкал ногами по грязи. Иногда он что-то бурчал себе под нос и время от времени подкидывал сползающий мешок повыше. Тогда мне становилось ещё больней и неудобней, чем до этого. Но вряд ли он задумывался о моих неудобствах. Скорей всего, он думал, как бы не оступиться с еле видимой тропинки. Один раз он всё же оступился, и мы бухнулись в тёплую, пахнущую тиной воду какого-то маленького бочажка. Выбрался он быстро и без помощи Гхажша, которого не было ни слышно, ни видно. Так что я успел только испугаться, но испуг быстро прошёл, и стало даже досадно, что мы так мало побыли в воде.

Солнце уже миновало полдень, и теперь светило с западной стороны, прямо на меня. И пот, заливающий глаза, вовсе не был самой большой неприятностью. Гхажш был прав. Пиво, тряска, страх и много съеденного и выпитого. А я даже не имел возможности о чём-нибудь попросить. То, что от меня пахло хуже, чем от хлева, не было бедой, это можно было терпеть. Но едкая смесь нагревшейся грязи начала язвить кожу, и вся нижняя половина тела страшно зудела. Я пытался ворочаться и дёргаться на спине Гху-ургхана, но он, пару раз сняв меня и удостоверившись, что дышать мне ничего не мешает, опять забрасывал мешок за плечи. Вынуть кляп и спросить, в чём дело, ему даже в голову не приходило.

Так прошло часа два или три. Нет худшей мысли, чем мысль о собственных мучениях. Она усиливает страдание и делает его нестерпимым. Если Вам когда-нибудь доведётся попасть в неприятности, лучше думайте о том, что Вам дорого, и это даст Вам силы перенести всё. Я же тогда не знал этого и довольно скоро возненавидел не только орков, – к ним я и до того любви не испытывал, – но и себя, и солнце, и весь мир вокруг.

Но всё когда-нибудь кончается, и путь через болото тоже кончился. Хлюпать и чавкать под ногами Гху-ургхана перестало, тоненькие изогнутые болотные деревца сменились обычными, основательными деревьями, а вместо камыша и осоки появились папоротники. Выйдя на сухое, орки перешли на бег, движение стало быстрее, и теперь меня трясло, как на пони без седла. Оно было и к лучшему. Прилипшая к телу, пропитанная грязью ткань от тряски сдвинулась, и зуд стал не таким изматывающим. К тому же в лесу, в отличие от болота, был ветерок, и меня слегка обдувало, унося запах в сторону и холодя кожу. Солнце, скрывшееся за широкими кронами, тоже стало беспокоить меньше.

Зато начал грызть голод. В желудке урчало уже давно. Но, мучаясь зудом, я не обращал на это большого внимания. Когда зуд стал не таким докучливым, живот напомнил о своём существовании. Хоббиты могут садиться за стол и по семи раз на день, было бы что на столе. А я не ел со вчерашнего вечера. Вся моя еда почти за сутки – это несколько глотков воды да глоток огненного зелья. Разве это можно назвать хорошей пищей? Или даже просто пищей? Орки могут долго обходиться без еды. Но я-то не орк! Моего дедушку Перегрина и Мериадока Великолепного, когда они были в плену у орков, всё же кормили. Меня, похоже, никто кормить не собирался. Поить, видимо, тоже собирались нечасто. Я представш себе, что так и умру на спине у Гху-ургхана от голода и жажды. И эта мысль весьма меня опечалила. Пожить мне ещё хотелось. На подвиги, вроде тех, что совершали оба моих дедушки, я не рассчитывал, – трудновато было в моём положении думать о подвигах, мысли сами перескакивали на кусок пирога с доброй кружкой эля и горячую ванну, – но умереть вот так просто, в грязи и вони, было обидно.