Ольга Горовая - Ведущая сквозь тьму

Сейчас перед Верховным Магистром стоял дряхлый и немощный старик, так долго манипулирующий сознаниями и приспешников и противников. Глава никогда не имел больше физической силы. Вся его власть заключалась в умении заставлять разум поверить в боль и пытку, в верном просчете ходов и тактики. В бою за него всегда бились другие. Даже просто на людях Глава никогда не появлялся, посылая вместо себя Стена. И вот тепер, впервые оказавшись лицом к лицу с врагом, он, из последних, отчаянных сил старался разогнуться и закрыть себя ладонями от обещания муки, которая мерцала в глазах Клода. Потому что не мог влиять на разум Магистра так, как управлял другими магами и людьми.

Но внешность этой змеи, как никого другого могла быть обманчивой. И Клод не собирался поддаваться жалости.

Он просто не имел ее внутри существа, заполоненного тьмой.

Руками, которые уже ему не принадлежали, он потянулся к Главе, не обращая внимания на то, что враг все же ударил пламенем, которое прятал, таил в надежде на внезапность.

Огонь обжег его кожу, и тут же застыл, опадая от соприкосновения с ледяными, почти черным ладонями Клода. Ничто уже не могло его остановить.

Пространство сужалось вокруг Главы, замерзало, превращая для того дыхание в заглатывание острых, режущих, граненных льдинок.

Те резали плоть Главы и снаружи, и изнутри. Разрывали бронхи, проникали в легкие, пропитываясь в кровь. Разносились ее горячим током по каждому сосуду, к каждому органу и члену. Замораживая, кристаллизуя, разрывая клетки.

И когда последний хриплый крик застыл в обледеневшем горле, Клод безразлично протянул руку и просто толкнул эту дьявольскую пародию на ледяную статую. Та закачалась, наполняя тишину обмерзшей комнаты гулким звоном. И, зависнув на долю секунды над полом, рухнула, рассыпаясь на миллиарды черных осколков, превратившись в ледяной порох. Становясь тем, что уже никому и никогда не возродить.

Ощущая внутри все больший холод, Клод медленно, с трудом повернулся, приблизившись к стене из черного льда, через который, словно через тонированное стекло за ним наблюдала Крис.

На поверхности льда с ее стороны имелись царапины и тонкие, разбегающиеся паутинки трещин.

Клод понятия не имел, как она смогла даже так повредить эти стены.

Из последних сил, обопрясь ладонями в лед так, чтобы они совпали с ее прижатыми с другой стороны руками, он губами, потерявшими чувствительность, прохрипел разрушающее заклинание.

И сделав единственный шаг, отделяющий его от любимой, рухнул, едва не подмяв под себя рыдающую, зовущую его Кристину, пытающуюся стать для него опорой.

Ледяная тьма сомкнулась в его сознании, застелила глаза плотным покровом. Поглотила Великого Магистра, забрав все, что он только мог, но не хотел предлагать той…

Перед ним маячил смутный, мерцающий, искрящийся золотистый свет. Его отблески злили, потому что Клод не мог их достать. Они слепили его, добавляя муки к боли, и так терзающей каждый атом того, что некогда являлось Клодом.

Он не знал, не имел понятия о времени и месте, не представлял себе, является ли материей, либо же давно превратился в развеянное по ветру пыльное воспоминание. Ничего не существовало в вакууме, которым стал Клод.

Ничего, кроме мельтешащего, настырного и такого манящего золотистого света, который заставлял его мыслить, принуждал тянуться за своими искрами. Согревал Великого Магистра, окутывая своим золотистым блеском.

Боль…

Все причиняло боль.

Тихий и мерный звук, словно воздух терся о воздух — он царапал, заживо сдирал кожу с тела Клода.

Мерные глухие удары, отчего-то ассоциирующиеся в его сознании с чем-то горячим и алым, барабанили по ушам с интенсивностью едущего по нему поезда.

И еле ощутимые прикосновения чего-то теплого и мягкого ощущались сродни втыканию раскаленных игл в каждый миллиметр его измученных мышц. Но Клод испытывал странную потребность в том, чтобы ни что и никогда не прекращало их.

Боль стала мерой его материальности на какой-то, неопределенно долгий и не измеренный отрезок времени, которого он так и не мог ощутить.

Ничего.

Только агония.

В какой-то момент в эту муку начали вплетаться другие ощущения.

Шелковистое прикосновение чего-то мягкого и гладкого. Тихий звук, который он смог вспомнить — дыхание, тщательно контролируемые вдохи и выдохи, будто бы кто-то боялся потревожить его покой этим звуком.

И почти неслышимый напев.