Игорь Ковальчук - Рыцарь-маг

Дик фыркнул и отмахнулся. Друид смотрел угрюмо, исподлобья, но, кажется, вовсе не злился. Серпиана, которая присела на край плаща так грациозно, что, пожалуй, только глупец не признал бы в ней женщины, смотрела на обоих с улыбкой.

— Кстати, где твой шлем?

— Там, во вьючной сумке.

— А где твой конь?

— У коновязи, конечно. Где же еще?

— И там же шлем?

— А что, кто-то может напасть на меня посреди франкского лагеря?

Дик рассмеялся:

— Разве что я... Но, конечно, я этого делать не буду. А то обо мне будут думать так же, как и о короле.

Трагерн захохотал, Элдли тоже.

— Хорошо, а щит?

— Мне щит ни к чему.

— Родная, прошу, в бою держись поближе ко мне. — Но тут он вспомнил, что в бою, как правило, оказывается в самом опасном месте схватки, и поспешил поправиться. — Нет, наоборот. Держись лучше подальше от меня. А если б ты согласилась вообще не лезть в схватку...

Она лукаво улыбнулась. Отобрала у него подшлемник и натянула на голову. И сразу стала похожа на юношу куда больше, чем с непокрытой головой.

— Я всегда буду рядом с тобой. И в бою, и вне боя. — Она покачала головой. — Знаешь, тебе должно быть стыдно совсем не верить в меня. Я же показывала, что я могу.

— Да. А я, к сожалению, видел тебя мертвой, — прошептал он. — Будь осторожна, ладно?

— Обещаю.

От Яффы бодрым маршем прошли через пыльные скалы и песок сирийской пустыни, где росли только редкие кустики черной акации, через бедные селения, выстроенные из того материала, который попался под руку, и потому почти совсем невидимые в этом царстве серого и бледно-рыжего. Мелкий песок забивался в износившиеся сапоги, под наручи, даже в волосы, скрытые подшлемником. Песок был на губах и в горле, и оттого пить хотелось в три раза чаще. Здесь уже не было соленого морского ветра, ласкающего обожженную и загрубевшую кожу щек.

Зато был песок, в котором вязнешь по щиколотку, и острые камни на скалах, уязвлявшие ногу даже сквозь подошву из грубой бычьей кожи. Но солдаты шли. Солдат всегда идет туда, куда ему приказывают идти, особенно если в конце пути — богатый город, который можно будет грабить. Коням приходилось тяжелее, чем людям. Они шли лишь потому, что их вели люди, да еще потому, что о лошадях заботились больше, чем о солдатах. Для животных всегда было вдоволь воды и овса.

Шли, почти не останавливаясь, не палили костров по ночам, спали вполглаза, а утром, стоило небу лишь чуть посветлеть, отправлялись дальше. Ночи летом короткие, так что отдохнуть удавалось не больше трех часов. Остановились лишь у Бетанополиса — сирийского названия городка Дик не смог узнать, — всего в пяти милях от Иерусалима. Святой город был еще не виден — между ним и Бетанополисом была гора, поросшая чахлыми финиковыми пальмами и низенькими мандаринами. Не обращая внимания на целую армию чужаков, крестьяне из окрестных поселений трудились на полях и в рощах. Ни одна травинка здесь не вырастала сама, если ее не поливать, не ухаживать за ней, и у местных было слишком много забот, чтоб обращать внимание на очередное нашествие.

В Бетанополисе задержались лишь потому, что королю надо было решить, кто именно пойдет первым, а кто — последним. В авангарде было опасно, но солдат, захвативший город первым, получал золотую монету, а полководец, сделавший то же самое, — всю славу. В арьергарде человек рисковал меньше, но зато мог остаться с носом. И поскольку Ричард был уверен, что в Иерусалиме почти нет вражеских войск, он заявил, что его армия и возглавит поход. Покосился на герцога Бургундского, вспомнил слова своего любимчика Герефорда — и отправил его в арьергард.

— Разве не понятно, что все это означает? — вопил, оставшись со своими сторонниками, Гуго. — Известное дело, раз наш государь, король Франции, возвратился на родину, а весь цвет его рыцарства остался здесь, король Английский оказался главой всего войска. У него меньше людей, чем у всех нас, подданных короля Филиппа Августа, но если город будет захвачен, будут говорить: его взял Ричард Львиное Сердце. Ни Франции, ни нам, благородным французам, не достанется и частички славы. — Он оглядел всех баронов, присутствующих в его шатре. — И зачем это нам надо?

Большинство ответило гулом согласия.

— Сами посудите, — продолжал возмущаться герцог Бургундский. — Подумайте, что будут говорить о нашем короле! Что он бежал из Сирии накануне самой великой победы, что он испугался призраков, и это станет его позором. Никому нет дела до того, что наш король отбыл во Францию по очень важному делу. Скажут, что он бежал! Черни дай только повод позлословить. Чернь ничего не знает об искусстве войны, зато всегда осмеливается судить. Но поскольку наш король — это наше королевство, упрек будет брошен и нам! Нам, хотя мы будем биться и кто-то из нас даже может погибнуть в этом бою. Неважно, кто первым поднимется на стены Святого города — англичанин или француз, — будут говорить, что Иерусалим завоевал король Англии. Король Английский! А о нашем короле будут говорить, что он бежал, и о нас, доблестных воинах, станут говорить то же самое!