Надежда Попова - РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО

Молчание.

Долгие минуты. Сколько их прошло, минут? Пять. Или шесть.

Разучился отсчитывать минуты. Давно не приходилось…

— Оказалось, что это доходное дело, вы знаете? Когда одному продал целебную мазь, а другого свел в могилу по просьбе родственников…

— Знаю.

— Со временем уже становится все равно, на кого наложить убивающее заклятье. На старого развратника, на молодую красавицу… на ненужного ребенка-наследника…

— И т-такое было?

— Да…

Снова смех — теперь похожий на смех.

— Странно, так легко я в этом сознался… Было.

Было…

— Это как работа наемника, только риска меньше…

Смех затих, и улыбка стала гримасой.

— То есть, мне так казалось. Поначалу. Потом становится понятно, что риск несравнимо больше, но — вы были правы, отец, это затягивает. Только — скажите, разве не виноваты в этом те, кто преследует всех непохожих? Что же им потом удивляться, что непохожим доставляет удовольствие власть над ними — пусть она и не столь явная, пусть тайная, пусть никому не видимая?.. Заставить одного из них корчиться от рези в желудке, умирать от головной боли — за нас, за всех… Или похитить чьего-нибудь ребенка и продать… Пусть они знают, каково это, когда несчастье случается с близкими, а ты думаешь — за что?.. Пусть… Это в самом деле большое наслаждение. Когда смотришь на ликующую толпу, только что с упоением рассматривающую очередную казнь, когда видишь, как каждый из них доволен тем, что — вот они, идут, победители, такие сильные… как стадо быков. Без рассудка, зато — с силой… После этого просто нельзя не изготовить куколку местного судьи… Да, и это тоже я. Это будет в протоколе?

— Нет. Я же обещал.

— Вы странный. Почему я никак не могу возненавидеть вас снова, как ненавидел всего несколько минут назад?.. Еще в одном вы были правы. Минута — это много…

Молчание.

Тишина, за которой слышно, как в коридоре топают чьи-то сапоги.

Охрана.

Знакомо…

— Эльза так и не… признала себя неправой?

Вздох.

— Нет.

— Ее завтра казнят?

— Да.

— Зачем вы это сделаете? Ведь вы поддержите их — тех, кто убивает непохожих, которые не сделали и не сделают им дурного… Да и не только; вы поддержите тех, кто убивает вовсе невинных, вы им поможете этим; зачем!

— А что, п-по-твоему, с ней надо сделать? Содержать ее в тюрьме всю оставшуюся жизнь? П-понимаю, что эта женщина для тебя почти родная, но вспомни, о чем мы говорили, и скажи — что надо сделать? Разве ты поручишься, что она не сможет освободиться из заключения? Пусть не теперь, а — через год, три, десять? И к-какой она выйдет оттуда? Насколько более озлобленной?..

Молчание.

— Да… Понимаю…

— Она слишком стара, с-слишком долго жила с ненавистью, чтобы суметь измениться.

— Ее… — красноречивый взгляд, без слов, немой вопрос… — Да?

— Да.

— Зачем… Вам-то это зачем? Ведь надо просто исполнить необходимость, просто обезопасить ваше общество от нее, так сделайте это проще! Дайте умереть в камере…

Молчание.

— Знаю, что н-не у тебя искать понимания, но… Кроме тех, кто никогда не сотворит зла, кроме тех, кто не может творить зла, тех, кто не имеют возможности, не умеют — есть и те, кто умеют, могут, с-сын мой. Но боятся. Потому что однажды… или не однажды… видели, как умирают те, кто пойман за руку. Пусть это и покажется жестоким, но — пусть видят. Ты даже не представляешь, сколькие из них лишь п-поэтому живут тихо, никому не причиняя вреда.

— Вы это тоже знаете ?

— Да.

Молчание.

— Все равно жестоко…

Миг тишины.

— Да…

Молчание…

— Завтра?

— Да.

Молчание.

И коричневые от крови зубы на искусанных губах.

— Вам…

Молчание…

— Вам и не только вам, отец… будет лучше, если я буду с ней…

Осторожно:

— В каком смысле?

— В том же, что и она, — все более решительно, но с каждым словом тише.

— Почему тебе п-пришла в голову эта мысль? Ты хочешь умереть?

— Нет.

Глаза закрыты. Лицо мокрое от сукровицы и слез.

— Нет, отец, я не хочу. Я как никогда хочу жить, но никому от этого лучше не станет. Вы обещали, что я могу сказать все, что угодно; прошу, не перебивайте, или… или я испугаюсь и не сумею договорить… Вы правы. Вы и были правы, а я был неправ, и, поняв это, я чувствую себя… не знаю… Я бы мог сказать, что чувствую себя родившимся заново, но так нельзя сказать о человеке, который несет на себе такой груз вины и ненависти, как я. Да, я раскаиваюсь в том, что делал. Перед вами признаю это — как перед Богом. Да, я уже не могу ненавидеть вас так, как еще вот только что ненавидел, но избавиться от ненависти целиком не могу. Из-за вас — это из-за вас, и вы не можете этого не признать — я предал женщину, которая с детства заменяла мне мать. Что бы там она ни делала, кем бы она ни была — она любила меня и заботилась обо мне. Я не знаю, что бы со мной было, если бы не Эльза. Вы поведете ее на смерть, вы провели ее через то, через что прошел я; помня, что это такое, я не могу… просто все забыть — не могу. Мне жаль, что я не встретил вас двадцать лет назад, но теперь я буду ненавидеть вас… и почитать. Но ненависть — она сильнее, отец. Поэтому рано или поздно я убью вас. А потом и себя, потому что жить с таким разладом мыслей не в моих силах. На такую пытку, отец, меня не хватит… Поэтому, если вы не хотите погубить и свою душу, и мою, и души тех, кого, возможно, вам еще удастся отвратить от зла удачнее, чем меня — вам лучше позволить мне умереть сейчас. Пока еще я что-то понимаю и в состоянии отвечать за себя. Иначе — два выхода. Или тот, о котором я сказал только что, или — я просто покончу с собой. Если вы действительно имеете ко мне хоть каплю сострадания, вы поведете меня завтра вместе с Эльзой. Вину перед людьми, вы сказали, я искупил на вашем допросе? Дайте искупить вину перед моей второй матерью. Она тоже человек… Вот я это и сказал.