Елена Хаецкая: День святого Валентина

— Поэтому ей нужно остерегаться сердечной теплоты, — заключил горшок. — Да, Фихтеле, если только тебя действительно так зовут, ты, кажется, соображаешь. Но для чего тебе понадобилось второе сердце?

— Это не мне, — ответил Валентин сокрушенно, — это моей сестре. Видишь ли, она отдала мне свое, а я…

— Уж не артиллерист ли ты, часом? — подозрительно осведомился горшок, перебивая Валентина.

Валентин удивленно посмотрел на горшок, потом сунул палец в сметану и облизал.

— Что, хороша сметана? — хмыкнул горшок. — Моя фрау Кнопфель отнюдь не дура. Но меня ты всеми этими штучками не задобришь. У нас с тобой разный масштаб. Однажды я один накормил целую армию великого короля Фридриха Прусского. Что, удивлен? — помолчав, прибавил горшок. — Сам старый Фриц зачерпывал из меня ложкой да похваливал.

— Невелика, видать, была армия у старого Фрица, если тебя одного на них на всех достало, — уязвил его Валентин.

— А меня несколько раз наполняли! — Горшок оказался не так прост, как выглядел. — Хоть ты и артиллерист, Фихтеле, а погоришь когда-нибудь на самом простом. Все пушкари такие — ведь сделка с дьяволом до поры до времени, а потом-то и начинается самое интересное.

— Никакой сделки я не заключал, — возмутился Валентин. — И хватит болтать, старый горшок. Я пришел за сердцем фрау Кнопфель.

С этими словами он запустил руку и тотчас нащупал в сметане то, что искал.

И это сердце оказалось просто замечательным: округлым, упитанным, цельным, хорошо сохранившимся и, несомненно, способным на искреннюю любовь. Валентин обтер его подолом рубахи, завернул в чистую тряпицу и спрятал в карман. Горшок наблюдал за ним неодобрительно, но ничего не говорил, а когда Валентин уже собирался уходить, окликнул его:

— Скушай тогда уж и сметанки…

Со сметанными усами Валентин возвращался домой. Маргарита все поглядывала в окно — она первая заметила брата и выскочила поскорее ему навстречу.

— Принес? — прошептала она ему в ухо, приподнимаясь для этого на цыпочки.

Валентин молча взял ее за руку и потащил в дом.

— Идем.

Они поскорее вошли на кухню и заложили задвижку. Маргарита жадно смотрела, как Валентин вынимает из кармана платок, кладет на стол, откидывает уголки.

Упитанное сердце фрау Кнопфель мерцало радостно и с любопытством. Оно явно стосковалось по теплу — а кто бы, спрашивается, не стосковался, сидючи столько лет в горшке со сметаной, да еще в леднике!

— Это мне? — влюбленно спросила Маргарита, протягивая к сердцу руки.

Валентин только кивнул, не в силах произнести ни слова. Он смотрел, как сестра подносит сгусток света к своей груди, и как постепенно теплое сияние заливает ее глаза и щеки.

Она моргнула несколько раз, потеряла крохотную слезинку и вздохнула.

— Все? — спросила Маргарита и огладила фартук у себя на груди.

— Да, — ответил он. Ему интересно было, сильно ли изменится сестра, но Маргарита оставалась прежней.

А потом она сказала:

— Что-то мне ужасно, просто до смерти, захотелось сметаны!

— Ты так и живешь у Маргариты и Шалька? — спросила я.

Валентин кивнул.

— Ясно, — вздохнула я. — Это все равно как я живу у мамы и папы. Мало веселого. Если бы я была тобой, я бы тоже уходила куда-нибудь пить пиво на целый день.

— Ага, ты меня понимаешь! — обрадовался он.

Тут мама выглянула из окна, увидела нас вдвоем и закричала:

— Инес, немедленно иди домой!

— Ну вот, — сказала я, поднимаясь, — видишь, что я имею в виду?

Он кивнул и проговорил, почти не двигая губами, чтобы моя мама не поняла:

— Завтра я тоже буду здесь.

Вот так мы встречались — иногда я пробегала мимо, возвращаясь из школы, а иногда стреляла в него жеваной бумагой из моего окна. Меня сильно беспокоил вопрос о пушкарях, которые, как сказал горшок фрау Кнопфеле, всегда заключают сделки с дьяволом. Такая уж у пушкарей природа, ничего не поделаешь.

Я написала Валентину записку, где изложила свои соображения на сей счет. Я сделала из нее самолетик и запустила из окна прямо ему в пиво. Потом села на подоконник и стала смотреть, как он читает. Он выловил самолетик из кружки, стряхнул с него пену, развернул и некоторое время разбирал написанное. Признаюсь, почерк у меня неважный. Да еще чернила, наверное, расплылись. Но, в общем, он прочитал и, посмотрев наугад в сторону моего окна, пожал плечами.

Он не знал.

Я тоже пока что ничего не придумала.

На следующее утро, проходя мимо закрытой по случаю раннего часа пивнушки, я заметила засунутый в щель между ставнями клочок бумаги. Прямо на ходу я выдернула его, добежала до угла и только там разложила на ладони.