Redhat - Жизнь замечательных братьев

— Раба, ты очень интересно рассказываешь, но понять тебя крайне сложно! Надо произносить слова как следует, а не как ты привык! Скажи: Р–р–ричар–р–рд Тр–р–р–ретий!

— У меня не полуцается, — уныло опустил голову младший Лестрейндж.

— А ты попробуй, порычи! – подбодрил его Долохов. – Р–р–р–р!!

Родольфус созерцал эту сцену с таким чувством, будто он попал в сюрреалистичный кошмарный сон. Рабастан сжал кулачки, зажмурился и издал хриплый звук, похожий на рычание медвежонка.

— Молодец! Давай еще – Авада Кедавр–р–ра! – эльф, сунувший нос в конюшню, бросился прочь с воплем ужаса; мальчишка захохотал.

— Авакавла! – выпалил он.

— Нет, ты снова за свое! Кедавр–р–р–ра…

Руди в который раз за день обреченно вздохнул. Уж о чем, а об Аваде он бы предпочел говорить с Долоховым наедине в библиотеке, разложив на столе ценные манускрипты из шкафа, который отец в шутку называл «Нашей запретной секцией». Антонин должен был привезти любопытное письмо, или скорее листовку – их тайно распространили в Дурмштранге той весной. Некто Лорд Волде…

— Луди!! Посли облатно, тут комалы! – завопил Рабастан, пихнув брата к выходу. – Тони, ты идес?

— Ничего не понимаю! – откликнулся Долохов из глубины конюшни.

— Ну сто тут непонятного? Посли узинать!

После сытного угощения Тони стал похож на довольного ленивого кота: он развалился в кресле, щурясь на трещавшие в камине поленья и с трудом сдерживая зевоту. У Родольфуса тоже слипались глаза, но он еще робко надеялся на ту беседу, ради которой, собственно говоря, и пригласил Долохова. Но минуты текли, а дурмштранговец даже не показал Руди заветную листовку. К восьми часам вечера Антонин уже начал клевать носом и заснул бы прямо в кресле, но тут в каминный зал ввалился Рабастан – за собой он волоком тащил что‑то завернутое в мягкую тряпку.

— Тони! Сто это такое? – воскликнул он, взгромоздив сверток на колени Долохову. – У тебя в цемодане было – сто это?

— Ну ты хорош, брат! – моментально пришел в себя Родольфус. – Роешься в чужих вещах! Тебе не стыдно?

— Нет! Ты зе книзки берес, которые па пряцет! – запальчиво возразил младший; Руди покраснел. – Тони, это сто? Ой, какая стука! – в восторге завопил Раба; Долохов осторожно снял ткань, и в свете камина блеснул лаком невиданный музыкальный инструмент.

— Это балалайка! – ответил Тони, сдунув с деки пылинку и легонько коснувшись струн – те забавно тренькнули.

— Балала? Ой, какая она! Сыглай сто‑нибудь, позалуйста!! – Раба от волнения прыгал на месте. Антонин ухмыльнулся и близоруко склонился над колками, подкручивая струны; младший Лестрейндж тем временем залез в кресло напротив, устроившись под боком у брата – на щеках у него играл румянец, глазенки блестели. Спустя, кажется, целую вечность Долохов разогнулся, подхватил инструмент и, лихо ударив по струнам, запел что‑то веселое на непонятном языке. Отбивая такт ногой, он то и дело выкрикивал залихватское «эх!» и «ох!», подмигивая братьям и выводя на балалайке причудливую мелодию. Рабастан не выдержал, вскочил и пустился в пляс перед камином, подражая возгласам Тони и хлопая в ладоши; Руди смеялся от души, позабыв свои обиды. Музыка оборвалась одним аккордом – младший Лестрейндж в изнеможении бухнулся на ковер.

— Тони… ха–ха–ха! – задыхался он, держась за бок; Родольфус схватил брата в охапку и закружил его по комнате. – Ой–й–й–й, Ру–у–у–уди–и–и–и!! – взвыл мальчишка, захлебываясь смехом и молотя воздух руками. – Р–ру–уди–и, пр–р–рекр–р–ратии–и–и!! Ой, у меня полуцается р–р–р–р!!

Старший Лестрейндж рухнул обратно в кресло; Раба уткнулся ему в плечо, сдавленно рыча и кашляя от хохота. Лицо Долохова приняло отстраненно–задумчивое выражение – он снова склонился над балалайкой и тихо заиграл простой мотив. В этот раз Антонин не пел: он чуть покачивался из стороны в сторону, смотря перед собой грустным задумчивым взглядом, и братьям Лестрейнджам отчего‑то тоже стало одновременно грустно и спокойно на душе. Родольфус с сожалением вспомнил, что завтра утром Долохову придется возвращаться домой.

«А ну его к драклам, этого лорда…» — подумал Руди, бессознательно взъерошивая вихры брата. – «И Аваду туда же. Хорошо‑то как!..» Он заметил, что Рабастан уснул, только когда стихла музыка.

— Руди, уже поздно. Я, пожалуй, пойду спать, — сказал Долохов, бесшумно заворачивая балалайку. – Отнести его, — он кивнул на посапывавшего Рабу, — или сам справишься?