Марго Ланаган - Лакомые кусочки

— Кто это сделал? — прошептала Лига. Она по-прежнему не осмеливалась говорить вслух, опасаясь, что ее услышат, что кто-то войдет в дом и скажет: Это сделано мной, и все здесь мое. Убирайся прочь!

Лига на цыпочках приблизилась к двери и опасливо выглянула наружу. Той женщины, хозяйки дома, нигде не было видно, лишь по обе стороны от крыльца, там, где Лига закопала драгоценные камни, росли пышные кусты, алый и зеленый, на одном из них уже громко чирикали неугомонные воробьи. И пока Лига стояла, тревожно озираясь, дом вдруг рассмеялся: коротко скрипнули доски, слабо шелохнулись занавески, прищелкнув, хихикнули ставни. Дом усмехнулся над Лигой, но усмехнулся добродушно, беззлобно, и ее вдруг осенило, как если бы над головой вспыхнул шарик лунного света: это все принадлежит ей, ей! Это труд и подарок Лунного Младенца!

— Я этого не заслуживаю! — воскликнула она, но тут же поняла, что ее слова рассеялись в воздухе, не достигнув ушей, которым предназначались. Силы, стоявшие за событиями последнего дня, за щедрым даром, зажигали звезды на небосклоне, меняли времена года, переворачивали вверх дном океаны, обращали в пыль целые материки, и потому просто не воспринимали такую мелочь, как грешность или безгрешность Лиги. Для этих сил, в их необъятном величии, Лига, должно быть, столь же невинна, как и ее дитя. Их волеизъявление — не более чем взмах ресниц, зернышко чистейшей удачи, упавшее из веялки таких гигантских размеров, что Лиге не дано ни узреть ее, ни осознать механизм действия. Ей остается лишь благословлять судьбу и заботиться о ребенке, который воистину заслужил этот уютный дом, этот омытый свежестью мир; жить и надеяться, что никто не обратит внимания на униженную, раздавленную мать, не призовет ее к ответу, не потребует оправданий.

Первая неделя в новом доме была наполнена невероятным блаженством и покоем, так что внезапно пришедшее в голову желание сходить в город Лига поначалу приняла за признак оскудения ума. Наверное, от нежданного счастья голова совсем перестала работать, решила она. С другой стороны, почему бы не наведаться туда? Нахмурив брови, Лига вышла на солнышко, села на скамейку и попыталась вспомнить причины, которые удерживали ее вдали от людей все это время. В том, что причины есть, она не сомневалась.

Как следует подумав, Лига пришла к мысли, что главное препятствие — страх перед теми самыми парнями. Встреча с любым из них крайне неприятна, а если вдруг негодяев окажется двое или больше? Не пойдут ли они за ней, чтобы где-нибудь в пустынном местечке прижать к забору и потискать, если не хуже того? Спасет ли ее кто-нибудь, если она найдет в себе смелость закричать?

Эти страхи не в последнюю очередь подкреплялись привычным укладом, который сложился за долгое время, прошедшее после смерти матери. «Нам никто не нужен, — часто повторял отец, так часто, что Лига перестала обращать внимание на эти слова. — Мы сами можем позаботиться о себе, и нечего остальным совать нос в наши дела!» С течением лет Па становился все угрюмее и грубее к людям. Дошло до того, что в последний год жизни Па помимо его самого Лига видела ровным счетом трех человек. Первым был торговец дешевыми украшениями — отец налетел на него, как безумный, грозясь спустить с цепи псов, хотя никаких собак не держал. Бедняга улепетывал со всех ног; Лига успела заметить лишь его подметки да корзину с развевающимися лентами. Вторым был Хромой Йенс (проходивший по дороге, у которой Лига иногда пряталась в надежде увидеть хоть какую-нибудь частицу огромного мира), а третьим — незнакомый охотник, который темной точкой скользил между деревьями у подножия Сторожевого холма, будто пятнистая болезнь, которая переползает с листа на лист даже в безветренную погоду.

Когда Па умер, пришли те женщины. Лига больше не хотела встречаться с досужими кумушками и чувствовать на себе их сверлящие взгляды. Она также избегала общения с мужчинами, старательно отводящими глаза, потому что ее вид вызывал у них отвращение, смех или что-то там еще.

Ко всему прочему, с каждым днем все больше рос и живот Лиги, и ее ребенок. Первому же встречному захотелось бы узнать, откуда взялось и то и другое. С тех пор как Па начал домогаться ее, Лига почти совсем перестала разговаривать и теперь весьма смутно представляла, какими словами может описать обстоятельства, в которых оказалась.

Она старательно противопоставляла все эти аргументы приступам жгучего любопытства, однако в ее душе крепла уверенность в том, что город обещает удовольствия и развлечения, которых Лига лишена в своем добровольном затворничестве. Она пыталась бороться с собой — например, вызвать в памяти суровый голос отца, — и все же, когда поднималась по тропинке к дороге, привязав маленькую Бранзу платком к спине и держа в руках корзину с плетеными циновками, шаг ее был легок, а сердце не желало прислушиваться к увещеваниям разума. Лига ворчливо убеждала себя, что в любой момент может вернуться. Право же, при малейших признаках опасности она убежит домой.