Анна Коростелева: Цветы корицы, аромат сливы

— Почтительнейше умоляю, внемлите мне, прислушайтесь к моей просьбе, и я никогда больше ничем не потревожу вас!

— Ни о чем другом так не мечтаю, как утратить бессмертие! Перебью все стекла тут у вас, если решите не в мою пользу, — быстро добавил Ди. — Я, собственно, из солидарности… знаете, как говорится: за компанию и монах женился!..

— Пожалейте, лишите меня вечной жизни и позвольте воссоединиться с возлюбленной! — Сюэли уткнулся в пол и истово стукнулся раз десять лбом о яшмовую плиту.

— Нет, так нельзя, — сказал Небесный Император в раздумье. — Это совершенно исключено!

…Они вышли из глубокой медитации и сидели друг напротив друга в общаге, прибалдевшие.

— Что нельзя? Мы не спросили. Нельзя вообще отказаться от бессмертия или просто нельзя отказаться двоим одновременно?

— Не знаю, — сказал Ди. — Я тоже не понял.

— Я должен вернуться и спросить, — сказал Сюэли.

— На вторую такую медитацию сил не хватит, — задумчиво сказал Ди.

— Это правда. Я не смогу теперь это повторить лет пятьдесят.

— И я… лет пятнадцать.

Ди усмехнулся и вышел. Нет нужды и говорить о том, что он сделал это нарочно, чтобы остановить Сюэли в этом безумном порыве. Он вообще был хорошим другом.

Собственно, никаких слухов о том, что Ди — святой, по общежитию не распространилось. Никто, кроме Сюэли, этого по-прежнему не знал, и было бы как-то странно, если бы он говорил об этом.

— Жаль, что теперь не Рождество, — беззаботно заметил Ди. — Под Рождество это ограбление выглядело бы особенно уместно.

Все-таки был июнь. Москву накрыло огромными сумерками, когда сотрудница музея, собиравшаяся поставить двери Голицынского флигеля на сигнализацию, услышала, как кто-то поскребся в дверь. Она прошла к двери и открыла: на пороге сидел старый, потрепанный жизнью, со свалявшейся местами шерстью лис и широко улыбался.

Когда Ирина Александровна шагнула наружу, лис, явно хромая и поджимая больную лапу, отбежал на несколько шагов и сел поодаль.

— Лисичка — в городе? Бедная лисонька, голодная, — растерялась Ирина Александровна. — Чья-то домашняя потерялась. Лапа больная…

Она инстинктивно кинулась за пирожками с мясом, которые лежали у нее на холодильнике в промасленной бумажке.

— Рома, не закрывайте, я сейчас приду, — крикнула она милиционеру-охраннику, сидевшему в другом помещении.

Когда несчастная хромающая лиса, широко и доверчиво улыбаясь, увела сотрудницу мелкими перебежками за угол здания, в дверном проеме Голицынского флигеля появился аспирант Ди — с распущенными волосами, в шелковом шарфе с орхидеями в лиловых тонах. Он сделал несколько шагов в сторону каптерки, где возился с ключами дежурный милиционер, и сказал совершенно серьезно:

— Можно я поздравлю вас с большим китайским праздником?

— А? Чего? — обернулся милиционер, и в этом была его ошибка. С этого момента Ди удерживал его внимание.

— Сегодня великий китайский праздник — знаете, День, когда облака направляются на юг. Это день, когда золотые фениксы кружат над деревьями, не отбрасывающими тени. Они сбиваются в стаи и берут курс на волшебную гору Кайлаш, их цель — город богов, куда не ступала нога человека, ибо достичь его можно только сердцем, а кто из ныне живущих людей способен на такое…

Через полминуты, проходя мимо подсобных помещений со связкой отмычек, фонарем и кусачками, Сюэли слышал ровный голос Ди, говорящий:

— Видите ли, есть люди, которые, находясь в дороге, не покидают дома. И есть такие, которые, покинув дом, не находятся в дороге.

Под журчащие инструкции Ди, адресованные милиционеру («Зачерпни воду, и луна будет в твоей руке. Прикоснись к цветам, и их аромат пропитает твою одежду»), Cюэли разобрался с внутренней сигнализацией и открыл двустворчатую дверь в помещения китайской коллекции. Это были две тесные небольшие комнаты, заполненные запахом старого дерева и сумеречные, вероятно, даже ярким днем.

— …Ведь дикий гусь не имеет намерения оставить след на воде, равно как и вода не имеет желания удержать отражения гуся, — неслось из коридора.

Сюэли начал розыски. Многие вещи, явно принадлежавшие императорской семье, перемежались деревенским фарфором и дешевыми шкатулками для шитья вроде той, что пользовалась тетушка Мэй; многие несомненно парные вещи были разрознены. Футляры со свитками, вероятно, редкими, свалены в углу. К стене прислонен был кусок карниза из ажурного абрикосового дерева. Деревянная вычислительная машина, бронзовые кубки для вина эпохи Хань, принадлежности для гадания, очень древние, музыкальный инструмент шэн, чайник для вина, стаканчик для игральных костей…