Ричард Кнаак: Весы змея

Морлу засмеялся сильнее — а затем издал характерное кряхтенье. Он отпустил ничего не видящего Ульдиссиана, который едва сумел не упасть и не разломать свой череп об пол.

Тряся головой, Ульдиссиан все усилия сосредоточил на том, чтобы вернуть зрение. Мир снова начал проявляться… И в нём он лицезрел Серентию, которая, тесно сжав копьё в руках, пронзала им морлу, словно на том не было никакой брони и ни грамма он не весил. Копьё сверкало серебром, а чёрные волосы Серентии развевались, как живые. Её голубые глаза, всегда лучезарные, теперь горели полнейшей решимостью. Её обыкновенно бледная кожа горела румянцем, её алые губы скривились в выражении мрачного удовлетворения. У Ульдиссиана не было сомнений, что она представляет смерть Ахилия, погружая копьё всё глубже в дёргающуюся бронированную фигуру. Только перед самой смертью Ахилия начала она любить охотника после стольких лет надежды на внимание со стороны Ульдиссиана — это знание всё ещё наполняло его стыдом.

Одной из первых приняв дар Ульдиссиана, Серентия был также одной из тех, кто развивал его с наибольшим успехом. Ульдиссиан знал, что главным образом это связано с её потерей, но даже он был ошеломлён её теперешним поразительным усилием.

Морлу в отчаянии простёр к ней когти, голодная ухмылка уступила место чему-то, похожему на страх. Копьё позволило Серентии удержать его на месте.

Теперь она никак не походила на дочь сельского торговца. Её простые тканые блуза и юбка уступили место обволакивающему цветастому платью тораджанки. И верно, с её длинными гладкими волосами цвета вороного крыла она, казалось, несла в себе частичку крови местных. Платье свободно ниспадало внизу, и вместо сапог Серентия носила сандалии с ремешками, более привычные местным.

Морлу неистово трясся, его массивное тело вдруг начало ссыхаться. Спустя какой-нибудь вздох он не годился уже даже для могилы — только измятая белая кожа облекала теперь его кости. Но Серентия всё не отпускала его. Её лицо приняло выражение пугающего упорства…

— Серри! — крикнул Ульдиссиан, используя детскую форму её имени, которую лишь недавно перестал предпочитать. Его пугало, куда ведёт её гнев.

Его голос проник сквозь шум… И сквозь её ярость. Серентия оглянулась на него, а потом, с дрожью, снова на морлу. Непрошеная слеза скользнула с её щеки, и в слезе этой читался Ахилий.

Она потянула за копьё, которое с лёгкостью вышло из врага. Бронированный злодей упал, словно марионетка, за верёвки которой внезапно потянули. Кости и броню разбросало по мраморной плитке.

Серентия глядела на Ульдиссиана с облегчением и благодарностью. Он больше ничего ей не сказал, только кивнул в знак понимания, когда поднимался, чтобы пойти посмотреть, как там остальные.

Как он и боялся, ловушка забрала новые жизни. На полу лежали распростёртые тела, и хотя многие из них принадлежали морлу, были среди них и тела партанцев, и тораджанцев. Ульдиссиан увидел безвольное лицо партанской женщины, которая присутствовала в день, когда — неподалёку от городской площади, где он в первый раз проповедовал, — он вылечил маленького мальчика с уродливой рукой. Это воскресило в памяти горькие воспоминания о парне и его матери, Барте, ибо они отошли в мир иной, когда горожане встали на защиту его от Люциона. Мальчик стал одной из нескольких случайных жертв демона, а Барта — преданная Барта — умерла вскоре от разрыва сердца.

«Так много крови… — подумал он. — Так много её из-за меня… И их веры в то, что́ я несу им…»

Но затем в зале установилась тишина, и Ульдиссиан осознал, что сражение снова остановилось. Морлу не удалось погубить нападающих; это звери Люциона оказались истреблены. Они забрали с собой жизни — слишком много жизней, — но не в том количестве, в каком полегли сами.

Это само по себе было чудом, но ещё важнее было то, что другие взяли пример с него и Серентии. Не одно оружие остановило морлу, но и тот самый дар, каким владел Ульдиссиан, пусть и не в том сосредоточении. Один воин был аккуратно разделён надвое — разрез по поясу был таким чистым, что, казалось, сомкни сейчас две половинки, и морлу опять оживёт. Другой лежал гораздо выше, его тело свисало над протянутыми руками Мефиса. Десятки других были разбросаны вокруг, как только ни убитые и ни изувеченные — поразительное зрелище, которое, надеялся Ульдиссиан, поднимает дух его выживших товарищей, несмотря на потери.

Ещё раз оглядывая мёртвых, Ульдиссиан вдруг почувствовал ком в горле. Треугольные плитки, покрывающие пол, были теперь окроплены чёрной желчью… Или что там заменяло морлу кровь. Но к ней примешивалась драгоценная жизненная эссенция тех, кто действовал слишком медленно или имел сомнения в своём даре. Ульдиссиан скорбел о каждом и в очередной раз проклял факт, что вся его хвалёная сила не могла воскресить их.