Лана Тихомирова - Неосторожный гений

- А стакан вам этот человечек давал?

Антонас призадумался. Мне пришла в голову мысль, что если сейчас на его уши капнуть воду, то она испарится. Это меня развеселило и раздражение прошло.

- В последний момент успел сунуть, - сказал Антонас.

Я кивнула, все сходилось.

- А что-нибудь человечек говорил? Называл вас по имени? Сам представился вам? Или, может, показался вам знакомым?

- Он не представился, но имя мое знал, - с трудом кивнул Антонас, - Я точно никогда таких странных людей не видел, он скорее выдуманный человечек, чем настоящий. Он мне говорил, что булка - мое спасение и если я выпью, то выйду отсюда.

- Вы проснулись и выпили? - спросила я.

Антонас застыл и побледнел, челюсть его затряслась, он готов был заплакать. Я упорно ждала. Больной перевел на меня взгляд и тихо сказал:

- Нет…

Мне стало не по себе. Он говорил абсолютно искренне.

- Так как же получилось, что вы проснулись, в руках бутыль и стакан… Но при этом не пили, но пьяны были?

- Я…Я…не знаю, - Антонаса два раза сильно передернуло.

- А где бутыль?

Больной напрягся, полез под кровать и достал оттуда бутыль и стакан.

- Я всегда так делал, думаю, может машинально поставил, - неловко улыбнулся больной.

- Это я заберу с собой. Вот что, Антонас, вы можете оказать мне одну услугу? - Больной кивнул, - Значит, в следующий раз, когда увидите человечка…

- Не брать бутылку? - охотно опередил меня Антонас.

- Нет, не перебивайте, - отрезала я, - спросите, как его зовут, откуда он вас знает. Хорошо?

Антонас задумался и кивнул.

- Боюсь, что это не совсем галлюцинация, - про себя ответила я. Больной вцепился в меня взглядом.

- Есть… пространство… Боюсь, что ваши фантазии о врагах и… прочих вещах, это производная того пространства. Больше и я, пожалуй, ничего не знаю, - тихо объясняла я.

- Значит, я не сумасшедший? - с надеждой спросил Антонас.

Я рассмеялась: ну, что ему ответить? Само ваше перемещение в Пограничье доказывает, что вы больны, или заболеваете!

- Возможно, ваша болезнь просто следствие чьих-то экспериментов.

- Вражеских?

- Нет. Возможно, ни вы, ни я не знаем этого человека.

Антонас моих последних слов уже не слышал. Он замер в той же позе, что и был, глаза его были широко распахнуты. Больной ровно дышал. Еще недолго я поколебалась и пошла к доктору.

В ординаторской стоял дым коромыслом. Доктор бегал и махал руками, фон Бохель орал благим матом, посреди этого великолепия сидел бомжеватого вида мужчина.

У него была серо-зелено-красная борода, седые патлы свисали до плеч. В руках он мял дырявую шапку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась дохлой кошкой, на ногах были самые натуральные лапти, на плечи накинута какая-то шкура, впоследствии в ней распознана была искусственная шкура медведя. Сквозь рваные порты проглядывали тощие грязные коленки.

- У него туберкулез! - вопил ван Чех, - Пульмонология! Я его не возьму!

- Но он буйный! - орал фон Бохель и даже его седые волосы гневно дрожали.

- Это я буйный! - резко остановился ван Чех, - буду… если вы его впишете!

- Но, доктор ван Чех!

- Я готовлюсь стать отцом. У меня беременная жена и еще два отпрыска, которым еще жить и жить! И я категорически против того, чтобы моя семья каким-либо образом касалась с туберкулезниками! - отчеканил он.

- Ну отдайте его Брижит! У нее семьи нет… - возразил фон Бохель.

Меня пригвоздило к месту. Доктор встал на вытяжку. Таким ван Чеха я не видела никогда. Крылья его шикарного носа раздувались, как два паруса. Черные брови сдвинулись и стали почти одной линией. В глаза ему страшно было смотреть.

- У тебя тоже семьи нет! Вот ты его и бери! - проклокотал ван Чех.

Фон Бохель сверкнул глазами и тихо сказал:

- Я главный врач клиники и не могу взять больных.

- А я зав. четвертым отделением и не желаю брать туберкулезника, - парировал доктор.

Оба светила науки снова переходили на крик и бег по кругу друг за другом.

- Да я распущу к черту твоё четвертое отделение! И никакого присвоения имени оно не получит! - проорал в спину ван Чеху Главный.

Доктор снова встал столбиком, судя по мученическому выражению лица, это был удар ему в спину.

- Но я умоляю вас, обезопасьте меня. Войдите в мое положение! Брижит молода, ей еще детей рожать и жить припеваючи! - взмолился ван Чех.

- Это ничего, милок, - проскрипела причина раздора, - Через три дня не будет у меня никакого туберкулеза!

- Что, простите? - ван Чех сначала подался вперед, а потом отпрянул.