Лана Тихомирова - Неосторожный гений

- Я предлагаю забыть об этом, - через десять минут сказал доктор, пряча бумажки в карман белого пальто.

- Можно я не буду? - спросил Виктор, - Мне очень понравились стихи. Когда я только прочел свою бумажку, то понял: это часть, оно неполноценно, без трех остальных частей. И с кусочком Брижит оно не вязалось, чего-то не хватало.

- На колу висит мочало, - проворчал доктор.

- Чего? - не понял Виктор.

- Начинаем все сначала, - хором пояснили доктор и Британия.

- А если посмотреть на это с другой стороны? - сказала я.

- Брижит, молчи, - фыркнул доктор.

- Не-а. Может это не мрачные предсказания, и не шутка, а предостережение. В доле любой угрозы есть и предостережение.

- Мало того, что ты еще маленькая и суровая, ты еще и непослушная, -высказался Ван Чех.

Серая туча, пригнанная с моря ветром, начала поливать нас дождиком.

Не сговариваясь, мы повернули к домику. Хотя мы и отошли от него не так далеко, пришли мы уже насквозь мокрые.

Британия ушла переодеваться. Виктор утащил нас с доктором в бар и стал что-то соображать.

- Я вам сейчас дам попробовать очень вкусную и полезную вещь. Я любил это в свое время. Сейчас-то нельзя, - болтал он.

- Сочувствую, - хищно улыбнулся доктор.

- Я не сказал бы, что мне так уж и плохо, - весело пожал плечами Виктор, - Я сделаю на вас двоих.

Вопроса, почему мы должны сидеть и смотреть, у меня не возникало. Я не знала Виктора до болезни, когда его еще звали по-другому. Во время болезни, доктор часто становился свидетелем его творческих порывов, а потом и я имела честь не только смотреть, но иногда и участвовать в них, в качестве мишени, в которую кидали черновики. В меткости я Виктору отказать не могла.

Со временем Виктор так привык к присутствию кого-то рядом в тот момент, когда он творит, что это стало неотъемлемой частью его творческого процесса.

Спустя двадцать минут всевозможных и различных манипуляций, мой возлюбленный подал нам глинтвейн. Отменный, самый вкусный из всех - глинтвейн.

- А ты знаешь толк, - довольно улыбнулся доктор, попробовав.

Виктор лишь скромно улыбнулся из-за моего плеча.

- Спасибо, очень вкусно.

- Пей, радость моя, - Виктор тайком поцеловал меня.

Спустилась Британия, они с Виктором в пику нам пили чай. Когда все согрелись, а мы с доктором еще и сомлели, Британия вспомнила, что до отъезда осталось всего три дня. В честь этого доктором была извлечена, какая-то настольная игра, в которую мы играли почти всю ночь.

Заточение наше на море окончилось. Все мы погрузились в житейскую кутерьму. Теперь доктор отдыхал на работе. В первый же день после отпуска он навестил всех своих больных, каждому уделил внимание, с каждым побеседовал. Это было скорее потому, что доктор соскучился, а не из служебных надобностей. Что умеет доктор, так это сочетать приятное с полезным.

У меня все было тяжелее. Из-за перипетий с людоедами, пропажи Виктора и прочих неприятностей мне было откровенно не до учебы. Какой диплом, у меня дай бог была бы написана первая глава!

Еще когда доктор понял, что по мне плачут горючими слезами антидепрессанты, то лично занимался моим академическим отпуском. Хорошо, что его приятельские отношения с деканом, распространялись на работу последнего. Меня согласились оставить на очном отделении.

В запасе у меня было два месяца и целое лето. Однако, я настолько разучилась учиться, что браться за учебу снова не хотелось.

Доктор слишком был занят детьми и больными, что не присматривался ко мне. А я выполняла ту же работу, что и до того, не привлекая к себе внимания.

- Дитя мое! - ван Чех в один из злополучных обедов вдруг вспомнил о моем существовании, - Ты там теорией занимаешься?

Я смотрела на гигантскую клубнику, служившую нам чайником, ища выражение помягче.

- Не смори на нее. Она - чайник… А чайник - плохой помощник. Смотри на меня, - в голосе доктора появились мягкие гипнотические интонации.

Я опасливо перевела взгляд на доктора, мне стало как-то жутко стыдно. На меня смотрели две пары докторовых глаз: одна пара с портрета, другая настоящая. И кто додумался переставить стол с чайником поближе к двери!

Первая, портретная, пара глаз смотрела на меня иронично и добро, как обычно доктор смотрел на своих больных. Вторая, хоть и имела примерно тоже выражение, но отличалась тем, что на дне скакали чертики уже готовых реплик. Доктор знал, что я скажу и готов был парировать. Ван Чех в тот момент напоминал очень усердного ученика младшей школы, препарирующего лягушку.