Юлия Федотова - Колумбы иных миров [HL]

Последние несколько часов за бортом встречается много водорослей, преимущественно ламинарий. Я ловлю их багром, изучаю мелкую беспозвоночную фауну и очень доволен жизнью такой. Боюсь, не скоро мне вновь захочется на сушу.

И даже Энка перестала выказывать признаки нетерпения, сидит за чертежом и время от времени сообщает, как нравятся ей морские путешествия. Но думаю, такая идиллия ненадолго, и судьбу островных оннолэннонов нам еще не раз припомнят. Кстати, я так и не понял, склоняется это слово или нет? Спрошу у Аолена, когда повеселеет…

Последующие двенадцать дней плавания вышли ничем не примечательными. Все было спокойно и однообразно. Ну разве что в один момент драккар попал в струю сильного меридионального течения. Пришлось потрудиться, чтобы вырваться из его объятий.

Особенно нелегко было Хельги. Именно ему пришлось убеждать фаталиста Рагнара, что в этом происшествии нет перста Судьбы, и если не принять экстренных мер, течение увлечет их в северные воды, загонит за Границу Жизни, туда, где вечные льды и морозы, где без специального снаряжения и подготовки добропорядочным существам делать абсолютно нечего.

— А вдруг там лежит древняя земля Гиперборея?! — упрямился рыцарь, демонстрируя неизвестно откуда и совершено некстати прорезавшуюся образованность. — Есть же такая легенда?

Легенда такая и в самом деле была — многотысячелетней давности. Якобы лежит на самом северном краю Мира земля непаханая. И живут на ней великаны исключительно дарами милостивой природы. И такое их, даров, изобилие, что и великанам хватает с лихвой, и еще остается — для тех смельчаков, что рискнут в эту землю прийти, не убоявшись плавучих льдин Океана.

Но за последние столетия так похолодало, что, даже если та земля и существовала в действительности, теперь ее покрывает многометровый слой льда, и рассчитывать на какие-либо «дары» было бессмысленно. Но Рагнар заартачился: идемте в Гиперборею, и все тут!

Хельги страдальчески взвыл.

— Да замерзла она, Гиперборея твоя! Архипелаг — и тот льдом покрылся, не то что приполярная земля! — И добавил проникновенно: — Уж едой мы там точно не разживемся!

Последний аргумент стал решающим. Именно он убедил рыцаря оставить сомнения и налечь на весла.

Продуктов действительно оставалось маловато — но тоже не катастрофически. Был неприкосновенный запас на обратный путь. Имелась рыба, ее ловили небольшой сетью, ешь — не хочу! Хорошая вкусная рыба сардина водилась в здешних водах. Но Рагнара, убежденного мясоеда, вдруг неудержимо потянуло на свежие плоды и коренья. А где их взять, в Океане-то? Отсюда и его неожиданный интерес к легендам, и разочарование в них…

Потом полили дожди — скучные, затяжные. Драккар был мокрым и скользким, и палатка хлопала на ветру промокшими крыльями, и судовой просил есть еще чаще, и у черпальщиков не переводилась работа…

Зато Улль-Бриан начинал с гордостью поглядывать на свои огрубевшие ладони и окрепшие плечи. Ему, как наименее уважаемому члену коллектива, приходилось браться за ковш вдвое чаще, чем остальным. Впрочем, сказать, что им осознанно помыкали, что его дразнили и унижали, тоже нельзя. Юному наследнику приходилось значительно легче, чем когда-то Эдуарду. Но не потому, что он был родственником Рагнара — это его не спасло бы от насмешек, просто в данном случае главная обидчица выступала в роли защитника. Уж так тронула сильфиду пасторальная любовь юноши, что она прониклась к нему чем-то вроде материнского чувства и в какой-то мере оберегала от невзгод. Благодаря ей сын оверинского герцога ни с кем не конфликтовал, но и не сближался, даже с кузеном. Он вел себя скромно и тихо, но на самом деле, в глубине души, не считал своих спутников подходящей компанией, несмотря на наличие в ней двух принцев и грозного демона.

А причина тайной его гордости крылась в том, что юный Улль мнил себя не простым смертным, а Поэтом, в самом высоком смысле этого слова: причислял себя к тем, кого коснулась божественная десница, кто рожден для великой цели творить высокое искусство, отделять живое от мертвого. И неважно, что ценителей его поэтического дара насчитывалось пока совсем немного: отец с матерью, жена-пастушка да несколько придворных — по долгу службы. Настоящий поэт и не должен быть понят при жизни — так считал Улль. Настоящий поэт должен опережать время, творить для потомков. А на своем земном пути обязан непременно пройти через страдания и испытание одиночеством, чтобы в них черпать свое вдохновение.