Оксана Демченко - Безупречный враг

— Собирайтесь, божественная Элиис, — снова поклонился жрец, отдавая дань уважения кровной родне богини. Однако восторженности в его поклоне не было. Он выпрямился и сухо добавил, делая знак воинам: — И постарайтесь, очень вас прошу, не вынуждать меня к непочтительности своей нерасторопностью.

В словах прозвучала едва уловимая насмешка: за спиной высшего служителя уже теснились конвоем два гиганта. Им араави тотчас, громко и внятно для всех, велел не спускать с добычи глаз. Сирена, повинуясь жесту хозяина, тоже шагнула к девочке, протянула худую темную руку…

— Если я божественная, — разозлилась Элиис, осознавая, что терять уже нечего и помощи ждать неоткуда, — все прочь! Выйду сама. И соберусь сама.

— Да будет так. Надеюсь, моя покладистость станет началом взаимно полезного общения, лишенного обид и предрассудков.

Араави жестом удалил из комнаты всех своих людей, а заодно и всхлипывающего над горкой золота пастуха, снова поклонился и последним вышел сам.

Элиис быстро бросила в корзину пару лепешек, наполнила водой маленькую флягу. Порылась в плетеном коробе, прихватила запасную рубаху, пару лент для волос, иные полезные мелочи. Тоскливо глянула в окно, за которым по-прежнему неподвижно и нерушимо перегораживали путь к свободе двое стражей. Девочка вздохнула, вскинула легкий мешок на плечо и пошла к двери.

На пороге ее поджидала сирена. С презрительной усмешкой она, живая вещь араави, принадлежащая служителю более полно, чем раб — господину, ощупала одежду девочки. Удалила из ее волос острые костяные шпильки. Порылась в корзине. Сделала все спокойно, уверенно, привычно… Потому что и Элиис теперь тоже — вещь храма. Самая дорогая и потому тем более не принадлежащая себе…

Сирена положила руку на плечо Элиис и вытолкнула ее за порог, не ослабляя хватки, малозаметной для окружающих, но тем не менее грозящей появлением синяков. Проявляя неожиданную для столь хрупкого сложения силу, женщина повела добычу араави по улице. Впереди и с боков шагали огромные стражи, заслоняя девочку от несуществующих угроз и приучая к мысли о том, что побег невозможен.

Когда родное селение осталось позади и тропа изогнулась, прячась в лощину и затем выныривая на крутой подъем, чтобы начать карабкаться к перевалу, араави указал девочке на закрытые носилки.

— Привыкай, все сирины рождены для клеток, — сухо усмехнулся араави и не замедлил пояснить свои слова, смягчая их грубость: — Вас в храме кормят досыта, учат, одевают, как самых знатных таори, ни в чем допустимом не отказывают. Только не проси о свободе. Кстати, мое имя Эраи, я происхожу из семьи Граат. Если тебе что-то понадобится, скажи.

— У вас я ничего не попрошу, — пообещала Элиис и отвернулась. Вот еще! Вздумал вежливостью ее удивить. Свой род назвал, как самому близкому другу. А разве он — друг?

— Ладно, хорошо уже то, что не молчишь, — легко согласился араави. — Получишь непрошеное. Детям легко угодить. У тебя на лице написаны все мечтания, а я умею читать. Давай проверим? Сейчас тебе интересно, что за люди мои стражи, отчего они так огромны и тяжело ли им нести твои носилки. Еще ты хочешь знать, куда мы идем и что будет дальше. Я расскажу. Но разве только это интересно? Ты любознательна, а храм владеет книгами. Я приглашу учителей. Выбирай: грамота, пение, танцы, искусство беседы. — Он снова усмехнулся упрямому ответному молчанию. — Я вижу, что ты выбрала. И лучше тебе заговорить, могу ведь предложить и разведение лотосов или плетение кружева. А хуже того — боевые навыки, которые тебе совершенно противны…

— Отчего же, — задумчиво улыбнулась девочка, глядя на кинжал одного из стражей.

— Вот ты и заговорила вновь, — спокойно отметил жрец. — И, как все упрямицы, без пользы для себя. Пытаться одолеть стража — безумие. Да и мое горло для тебя недосягаемая мечта, меня тоже учили бою, а я усердный.

— Сколько тебе лет? — невежливо спросила Элиис, делая ударение на этом недопустимом «тебе» вместо «вам».

— Двадцать четыре, — удивился вопросу Эраи.

— Усердный, точно, — рассмеялась Элиис, чтобы не заплакать. Горло перехватило болью. — Ты самый молодой старичок из всех, каких я видела. Веки в сеточку, глазки блеклые, со слепым прищуром. Акула сушеная!

Она юркнула в носилки и задернула внутреннюю занавеску за тонкой, узорной медной решеткой оконца. В тесной клетке стало темно. А снаружи — тихо. Пол дрогнул и поплыл, когда стражи подхватили ношу и двинулись в путь. Некоторое время араави обдумывал услышанное. «Может быть, — так надеялась Элиис, растирая по щекам непрошеные слезы, — жрец даже злится или обижается». Вряд ли его прежде дразнили при всех сушеной акулой, к тому же безнаказанно! Захотелось подсмотреть в щелочку: может, лицо араави перекосилось от злости? Вот было бы зрелище…