Константин Бояндин: Пригоршня вечности

И лес, украшавший горизонт. Нламинер долго смотрел на него, не в силах понять, почему лес кажется таким необычным. Вскоре он понял: если законы перспективы не нарушались, каждое дерево в том лесу должно было быть высотой в несколько тысяч футов.

Разглядывая невероятную, невозможную мозаику ландшафтов, Нламинер находил в ней все новые и новые детали. Вон — здание, построенное словно изо льда; вон — выжженная солнцем пустыня с небывалыми грибовидными строениями, разбросанными там и сям; вон — дворец, мрачный и темный… Сколько же здесь всего!

И каждое из этих мест, соединенных неизвестным художником в единое полотно, представлялось ему знакомым. Не прежде виденным, нет, скорее, таким, которое невозможно не увидеть — рано или поздно.

…Впоследствии именно эта стеклянная комнатка — а не все остальное текучее великолепие Театра — возникала перед его глазами, стоило ему подумать о проведенном там времени…

«Время!»

Голос вывел Шаннара из задумчивости. Он стоял у лавки бродячего торговца, прицениваясь к паре неплохих каменных браслетов. С детства он питал слабость к кустарным изделиям — у него дома скопилась уже неплохая коллекция. Теперь, пожалуй, он добавит к ней кое-что…

«Время!»

Голос внутри его головы звучал как набат. Следовало торопиться. Неслыханно удивив торговца тем, что поспешно бросил на прилавок сумму, которую тот назвал в надежде всласть поторговаться, Шаннар схватил браслеты и кинул их в карман.

«Время…»

И испарился на глазах у ошарашенного торговца. Тот долго не решался взять оставленные чудаковатым магом деньги — не иллюзия ли? Не ловушка ли? В конце концов, он все же взял их, отложив в специальный кармашек — непременно проверить! Если то, что ему досталось, не фальшивое, то неделю можно отдыхать…

Незримо ни для кого тридцать семь Судей надели Знаки, выданные им, и растворились в воздухе.

Нламинер прощался с Юароном.

— Не уверен, что еще увидимся, — покачал тот головой. — Однако желаю вам всего хорошего. Передавайте привет от меня всем своим друзьям. Если когда-нибудь окажетесь здесь, вы знаете, как меня найти.

— За ту же плату? — Нламинер изобразил на лице ужас, и оба расхохотались.

— Нет, за счет заведения, — ответил, отдышавшись, Юарон. — Жаль, я не знаю, что вас погнало в этакие странствия. Занимательная история, скажу я вам. Ну, всего доброго.

Они вновь пожали друг другу руки, и Нламинер открыл невидимую до поры дверцу рядом со столом, за которым он провел немало времени.

За дверцей открывался чудесный лес, где все искрилось и переливалось на солнце — видимо, недавно прошел дождь. Нламинер ступил на тропинку, что змеилась среди деревьев, и оглянулся. Дверца захлопнулась за его спиной бесследно.

Впереди возвышалось высокое здание, на фасаде которого даже издалека можно было увидеть множество изображений. Одно было знакомо Нламинеру — весы.

Судя по всему, Театр выполнил свое обещание. Вся усталость, которая накопилась в его сознании за долгие дни, проведенные в Театре, быстро рассеялась, когда он сделал несколько первых шагов. Над ним было небо — настоящее небо. Настоящие птицы летали вокруг, и настоящая жизнь текла своим чередом. «Надеюсь, что я тоже настоящий», — сказал про себя Нламинер и решительно направился к зданию.

Боги приходили по одному.

Эзоксу, Главный Судья, прибыл первым и сидел в просторном зале, рассматривая украшения, размышляя о том, что предстоит сделать. Здесь он становился на какое-то время личностью — не всеми теми Эзоксу, что присутствовали одновременно в мириадах миров, ему доступных, а собой. Тот образ, под которым он был известен, некогда был смертным существом. Никому не ведомо, где пролегает грань между смертным и богом, хотя однажды Эзоксу-смертный ее пересек. Но даже ему, Всезнающему, не было дано узнать этого.

Вторым прибыл Легнар, он же Палнор, он же владелец тысяч других имен, — бог воров, музыкантов, исследователей, художников… Некогда самостоятельные олицетворения всех этих родов деятельности во всех видимых Палнору мирах постепенно становились его ипостасями. Одет бог воров был в неизменные лохмотья и, как всегда, держал в руке свою любимую флейту.

— Я, значит, самый первый, — произнес он, оглядываясь, и поправился, обнаружив Эзоксу. — Точнее, самый второй. Привет, Судья. Не возражаешь, если я тут немного сыграю?

— Можешь похитить мое беспокойство, — усмехнулся Эзоксу. Здесь, в Зале Суда, никто из божеств не мог использовать свои атрибуты, что ставило всех в равное положение. Но музыка Палнора, лишенная всех ее коварных магических свойств, все же оставалась непревзойденной.