Александр Бушков - Колдунья

Мужчина увидел герб на плоской сумке всадника, но осознать увиденное уже не успел. Темная воющая лавина навалилась на них, разъединила, сбила с ног, поволокла в разные стороны. Он заметил сквозь переплетение гибких тел острый промельк ее пылающего клинка — и заработал своим, со всей возможной быстротой нанося удары и полосуя, рыча и ухая, не обращая внимания на рвущие его тело когти и зубы, на боль и тоску…

И ничего уже не видел, кроме темных тел вокруг, слившихся в одну упругую массу, заслонившую солнечный свет. Ниже затылка рвануло так, что он все-таки крикнул — и ощутил, как уходит из-под ног земля.

А потом в происходящее ворвался медный рев охотничьего рожка. И все изменилось, схлынули темные тела мерцающих, очень далеко отсюда мелькнул повернувший ловчий, трещоткой созывавший стаю полузверей, уводивший за собой…

Под щекой грудились сухие листья, и не удавалось пошевелиться, ни за что. Рука не чувствовала эфеса, тело не ощущало холода начавшей подмерзать земли. Зато ни малейшей боли не ощущалось, было удивительно спокойно и, быть может, даже приятно, никуда не надо бежать, не надо больше драться, остается только лежать и умирать, и лучше бы поскорее, потому что он видел совсем неподалеку мертвое, неподвижное лицо своей женщины со щекой, обезображенной ударом когтистой лапы, — и лучше бы совсем не умирать, потому что малышка остается одна, а он еще не изучил толком здесь и ничего предсказать не может…

В глазах туманилось. Гончие остановились над ним, шумно дыша, в растерянности вертя головами — перед ними был человек, и еще один, но то, что во множестве лежало вокруг них…

Одна из собак, уставясь на то, что лежало вокруг людей и не находя этому объяснения в прежнем опыте, жалобно завизжала и, поджимая хвост, стала отступать. Это он еще различил — и увидел, как вокруг лежащей у корня малышки истаивает дымчато-полупрозрачная сфера, как становятся все меньше сияющие звездочки: жалкие крохи защиты, все, что у них оставалось, подошло к концу, к концу, к концу…

И ничего не стало.

Верховые медленно приближались, кое-кто из них засовывал за кушак пистолеты. Стояла тишина, пахло кровью и еще чем-то совершенно непонятным. Кто-то громко охнул:

— Х-хосподи Иисусе…

И забыл от удивления перекреститься.

— Ваше сиятельство…

— Дите, ей-богу, дите! Светится!

— Собак на сворки, живо!

— Живо, живо, дармоеды!

— Ваше сиятельство, это что ж…

— Ох ты! Тает все!

— А дите-то, дите?

— Подберите ребенка, растяпы, кому говорю! Что пялитесь?

— Сию минуту, ваше сия…

Уже не было ни полупрозрачно-дымчатого сияния, ни золотистых звезд. Только захныкавший в своем атласном покрывале младенец. Отчаянно, с недоумением и тоской, завыла гончая. Верховые оторопело спешивались.

Коней оставили, надежно привязав у молодого дубка неподалеку от тропы, на той поляне, где, по легенде, останавливалась государыня Елизавета Петровна, будучи в гостях у дедушки нынешнего князя. А впрочем, иные связывали поляну и с государем Петром Федоровичем, и с государыней Екатериной. До истины доискаться было уже трудновато — тем более что все упомянутые коронованные особы (как и некоторые другие) в разное время бывали в здешних местах…

Кони стояли спокойно, самую чуточку прядая ушами, ночные звуки вокруг были самыми обычными — от криков птиц до тех загадочных, но вполне обыденных, каких хватает в чащобе после полуночи. А главное, какие бы страхи и ужасы ни рассказывали про здешний край, с поляной людская молва никогда не связывала ничего потустороннего, выражаясь городским ученым языком образованных людей… Это и придавало уверенности.

Они огляделись, стоя тихонечко. Полная луна, снежно-белая, с неуловимым оттенком синевы, висела высоко над лесом, казавшимся сплошной темной массой, четкие тени с безукоризненными, как у знаменитых скульптур, очертаниями казались такими непроницаемо-черными, что представлялись бездонными пропастями или морскими глубинами. Шагни — и во мгновенье ока провалишься куда-то к центру земли, крикнуть не успеешь…

— Полная, — прошептала Татьяна с оттенком вопроса.

— Полнее не бывает, — уверенно сказала Ольга.

И действительно, лунный диск, покрытый загадочными темными пятнами, был безукоризненным, как и тени, — олицетворение мрака и олицетворение света — без малейшей щербинки, без всякого изъяна. Лучшего и желать нечего…