Таисс Эринкайт - Не доверяйте женщинам

— Товар… — хрипло шепчу я, сплевывая кровь из прокушенной губы. Пытаюсь приподнять голову, но встречаюсь со взглядом Фила и снова утыкаюсь лбом в заплеванный кровью пол. Его глумливая усмешка бьет куда сильнее обозленного начальника.

— Сахар ты привез, засранец, гомосятина тупая! — все еще разоряется Егор Эдуардович, но больше не бьет. До моего плывущего сознания с трудом доходят его слова, но когда я их все-таки осознаю, я даже нахожу в себе силы сесть. От удивления. Это как же так? Ничего не понимаю…

Видимо, на моем лице проступило столь искреннее недоумение, что мне поверили. По крайней мере, хозяин успокоился и уже совершенно другим голосом сказал:

— Так, давай по порядку. Как ты встретился с курьером?

— Как всегда, — прошептал я. Похоже, меня не убьют, скользнула радостная мыслишка. — Приехал во дворик, подождал, пока придет курьер. Сел с ней в машину, забрал товар, расплатился. Высадил ее в трех кварталах, у метро, как и было приказано…

— Хорошо… — вот не нравится мне его тон, настолько не нравится, что весь оптимизм пропадает. Ведь самым дорогим местом чую, что мои неприятности избитыми ребрами не ограничатся. — А как курьер выглядел?

Вопрос поставил меня в тупик. Я тупо уставился на начальника, судорожно пытаясь припомнить внешность девушки-курьера. Почему-то память подкатывала незначительные детали вроде того, что на этот раз у нее были очень красивые, явно дорогие часы, а вот туфли она скорее всего купила на сезонной распродаже — такие вышли из моды еще весной… Короче, всякая чушь, а на вопрос отвечать надо.

— Егор Эдуардович, да ведь постоянный курьер-то, — тихонько промямлил я, вжимая голову в плечи. — Женщина, невысокая, пушистые рыжеватые волосы, чуть курносый нос, веснушки… Ну не знаю, как еще описать.

— Грудь хоть какого размера? — со вздохом спросил начальник, глядя на меня, как на неизлечимо больного.

— Э-э-э-э… — я замялся. Можно подумать, меня интересовала ее грудь! — Простите, не обратил внимания.

— Педик.

Это грубое слово, которое он просто таки выплюнул, не произвело на меня абсолютно никакого впечатления. На меня вдруг накатила такая апатия, что стало безразлично все вокруг. К тому же, ничего нового он мне все равно не сказал, точно такую же ненависть я видел когда-то в глазах родного отца.

— Так вот знай, Маречка, — снова изменившиеся интонации его голоса вкрадчиво ввинчиваются в уши, находя дорожку сквозь кокон апатии, туда, где в животном ужасе бьется мое Я, — что та баба, с которой ты работал, уже три недели как преставилась. И я знать не знаю, кто тебя, лопуха голубого, так прокатил, но я это узнаю, Маречка, веришь? — Змеиный шепот начальника отдавался, казалось, по всему телу, неприятным зудом пощипывал обнаженную кожу.

— Да, Егор Эдуардович, — покорно прошептал я, готовясь к самому худшему. Интуиция не подвела.

— А вот ты — прищурился, словно целясь, шеф, — не узнаешь.

Ну вот. Я же чувствовал, что этим кончится. Я уже готов… Опровергая мою внутреннюю браваду, прозвучал неприятный голос начальника:

— Фил, разберись тут! — и мое спокойствие разбилось вдребезги, разлетелось осколками острого грязно-серого стекла. Нет, только не он, пожалуйста, кто угодно другой! Но удаляющийся шеф не слышал моей внутренней мольбы, да если бы и услышал, не обратил бы внимания.

Фил, мой Фил, сладко улыбнулся, неторопливо достал пистолет из подмышечной кобуры и прицелился… В меня… С такого расстояния даже косой попадет… Господи, как же умирать не хочется! Только не я! Только не со мной! Вот бы оказаться где-то далеко-далеко…

Выстрел!

А умирать не больно, еще успел подумать я…

1675 год от В.С.

Западная граница Аллирии, г. Твиг

Холодно.

Я почти не чувствую тела, лишь противный, сковывающий холод. Он вцепился в само мое Я, заставляя забыть, не двигаться, не быть… Он убивает куда вернее пули. Он действует куда тоньше, чем самый сильный яд. Вот она какая, оказывается, смерть. И нет ни рая, ни ада. Лишь этот вездесущий холод, поселившийся глубоко в костях…

Раздавшийся совсем рядом со мной грубый мужской хохот убил философский настрой в зародыше. Ну какие тут возвышенные мысли, когда прямо у тебя над ухом кто-то громко ржет, а его собеседник чуть заплетающимся языком пытается продолжить так рассмешивший товарища рассказ:

— И вот, короче, решили они засаду степнякам устроить…

— Подожди, святоши? Да гонишь ты, поди, — не соглашается хохотун. Раздается тихое ругательство и характерный журчащий звук — у меня над головой кто-то решил справить малую нужду.