Юлия Андреева - Дорога к саду камней

Минору опустился на колени и, не поднимая глаз на брата, протянул оружие. В груди его при этом горело, сердце бешено стучало. Точно пьяный он оставался какое-то время в коленопреклоненной позе, мечтая только об одном, не свалиться в обморок, опозорив себя.

- Что ты делаешь, Амакаву?! - наконец не выдержала Гендзико. - Зачем ты унижаешь Минору. Он самурай, а самурай не может показаться без мечей! Вот приедет отец, я ему все расскажу!

- Отец сказал, что теперь главный здесь я. - Амакаву прищурился, смакуя ощущение вседозволенности.

- Я все равно расскажу маме. - Гендзико невольно покраснела, ежась под взглядом брата и для чего-то сильнее запахивая на груди кимоно, словно хотела завернуться в него полностью, спрятать не только шею, но и голову.

- Мама мне не указ. - Амакаву рассмеялся, его колени начали дрожать, и это ему не понравилось. - А ты, Гендзико, пойдешь со мной. - Он облизал губы и, подойдя к девочке на негнущихся ногах, обнял ее за талию.

- Не трогай меня. Ты - недомерок! - Гендзико попыталась оттолкнуть брата, но Амакаву вцепился в нее, точно клещ.

- Я хозяин дома - ты должна мне подчиняться.

- Оставь ее! - Рука Минору инстинктивно скользнула к поясу - оружия не было. - Пожалуйста, Амакаву, не трогай Гендзико! - Минору сжал кулаки, все еще не решаясь поднять руку на вдруг обретшего божественную власть младшего брата.

- Не бойся, я не сделаю ей больно. - Амакаву отступил, увлекая за собой сестру. Рядом с высокой, тонкой Гендзико он выглядел как неказистый краб рядом с изящной рыбкой. - Вы все обязаны сохранять молчание. Никто не должен узнать, что сейчас произойдет. Это приказ, за ослушание - смерть.

Марико заплакала, Минору подскочил к Амакаву и с силой вырвал из его рук плачущую сестру.

- Покушение на сюзерена! - взвыл униженный Амакаву. - Я приказываю тебе, Минору Грюку, отправляться в казарму и сидеть там вплоть до дальнейших моих распоряжений! Понял?!

Амакаву хотел бы сослать брата в яму для преступников, но, как назло, Ал не держал в деревне никаких тюрем, так что пришлось ограничиться казармой.

- Отправляйся немедленно, или опозоришь свою семью и приемного отца во веки веков, - процедил сквозь зубы Амакаву.

Минору потоптался еще какое-то время на месте и был вынужден удалиться. Все его существо при этом протестовало. Следовало поднять шум, позвать Фудзико, отправить гонца вслед за отрядом Ала, но все это было вопиющим нарушением установленных правил.

Хотя что бы это дало? По опыту общения с Амакаву, Минору знал, что спорить с братом бесполезно. Что же до мамы, то отец сам передал всю власть в руки своему сыну, и попадись теперь Фудзико под горячую руку Амакаву, возможно, тот приказал бы обезглавить и ее.

Испытывая душевные страдания от того, что вынужден оставить свою семью в час опасности, и еще от того, что идет по деревне без мечей, Минору как-то добрался до казармы, где забился в угол, стараясь предаться медитации.

Трещали цикады, от жары в домах были раскрыты не только внешние ставни амадо, но и внутренние фусима. Хотя даже это не спасало от духоты. Минору лежал на футоне, думая о том, что еще приготовит для него вдруг получивший неограниченную власть брательник.

'Ну и пусть я умру, - думал юноша, подложив под голову кулак. - Моя смерть докажет отцу мою преданность. Я сумею умереть с честью, не опозорив ни его, ни своего имени. Хотя поймет ли отец?'

Несмотря на то что Ал воспитывал Минору чуть ли не с его рождения, и юноша вполне привык называть отцом голубоглазого, как сиамская кошка, светловолосого иноземца, которого многие за глаза называли Золотым Варваром, он все же понимал, насколько сильно самурай и хатамото самого великого сёгуна Токугава, Арекусу Грюку, отличается от настоящих японцев. На самом деле отца звали Алекс Глюк, но практически никто в Японии не мог произнести иноземную букву 'л', вот и получалось неблагозвучное Арекусу Грюку. В отличие от остальных, Минору произносил имя отца чисто, кроме того, знал английский и немного понимал родной язык отца, на котором тот обычно разговаривал, думая, что остался один. Знать родной язык своего приемного отца Минору считал делом чести, так как отец мог заскучать без родной речи, и тогда он, Минору, высказал бы перед ним свои скромные познания.