Лада Лузина - Ангел Бездны

Катя протянула матери руку и не ощутила ее руки — только влажное тепло вокруг.

Непреодолимая жажда бриллиантовых сережек, неконтролируемое желание перерезать горло рыжей твари… все вдруг объяснилось!

— Она убила вас с папой? Виктория?!

— Не удивительно, — сказала Акнир. — Какой чистотой души нужно обладать, чтоб самой отказаться от силы и власти, от красоты ради будущего… Ради величия Киева. Какой силой души нужно обладать, чтоб 600 лет хранить ваш секрет. По-видимому, он передавался лишь от матери к дочери.

— Не думай о мести, — улыбнулась дочери мама. — Не думай о тьме. Думай о свете. Отныне у тебя есть все. Красота, сила, власть Киевиц и наше наследство. Оно поможет тебе победить.

— Кого? Как? — подалась к ней Катерина.

— В тот день, когда наступит твой час, у тебя не будет вопросов — только ответы.

— Мамочка… Что с тобой?!

Призрак матери таял: контур тела размылся, руки исчезли, лишь глаза, не успевшие наглядеться на дочь, остались яркими, влажными.

— Она улетает… — голос стал слабым. — Ее метла как стрела… Я больше не могу противиться ей… Прощай.

Светлый призрак исчез.

— Мамочка! — крикнула Катя, хватая воздух руками. — Мама, останься!..

— Боюсь, что передача окончилась. — Акнир посмотрела на осколки экрана. — И дела Виктории в Киеве окончились тоже. Она вряд ли вернется в Город при вашей жизни.

— Нет! — Катя затрясла бесполезными руками. — Думайте быстро, как нам помочь… Это же душа моей матери! И папы. И Мира! Акнир, ты — чароплетка…

— Я могу переплести ее чары. Но на это уйдет много времени…

— У нас нет времени! Она улетает из Киева.

— Хочешь, я догоню ее? — вскинулась Даша. — Пошлем за ней в погоню всех наших ведьм…

— Вы не отыщите ее в этом тумане, — покачала головою Акнир.

— Это конец. Маша никогда не простит нам… — сказала Землепотрясная.

— Она с Котарбинским, — вспомнила Катя. — Нужно идти в Прошлое. Там хоть время стоит. Виктория не успеет улететь, пока мы рассуждаем.

— А ничего, что я в джинсах? — спросила Чуб.

— Хоть в римских латах, — махнула рукой Дображанская. — По-моему, Котарбинскому давно все равно. В такие дни к нему ходят и не такие…

— Душу Мира украли? — Маша схватилась за грудь.

Вильгельм Котарбинский с интересом изучал двух новых гостей — Катя оказалась права: ни Дашины джинсы, ни леггинсы Акнир не вызвали у него удивления — лишь любопытство. Его рука сама потянулась к бумаге.

— Вы правы! — встрепенулась Маша. — Вильгельм Александрович, сколько вам нужно времени, чтоб набросать мой портрет?

— А твой нам зачем? — не поняла ее Чуб.

— Минута-другая… — ответил Маше художник.

— Пожалуйста, сделайте это! — взмолилась она.

— Для вас… Все, что угодно.

Он схватил чистый лист, карандаш и, почти не глядя на оригинал, зашуршал грифелем по бумаге:

— Прошу… Нет, простите… пожалуй, еще один штрих… конечно, как я не приметил, — его рука заработала с утроенной силой и всего секунд сорок спустя он отдал заказчице лист.

Ковалева протянула руку, чтобы принять его, но смотрела она почему-то не на рисунок, а в правый угол комнаты.

— Ты здесь? — взволнованно позвала она.

— Здесь… — Мир Красавицкий прорисовался в углу. — Как ты сделала это?..

— Как? — эхом повторила потрясенная Катя.

— Да! Как ты смогла? — открыла рот Чуб.

— Пока Вильгельм Александрович писал меня, я прочла про себя заклятье, чтоб он закабалил мою душу. Нашу душу… Ведь Мир — это я. Я — это он. Наши души срослись. Мы — неотделимы. Ты сам сказал это сегодня утром, — посмотрела она на Мирослава.

— И я не ошибся, — сказал он.

— И у этой теории теперь есть почти научное объяснение, — прокомментировала Даша Чуб, разглядывая работу.

— Маша — ты гений! — Катя достала из кармана мобильный, вошла в Интернет, набрала имя Виктории Сюрской и, отыскав ее фото, всучила художнику. — Будьте добры, нарисуйте портрет этой женщины.

— Какой любопытный медальон… — посмотрел тот на ее телефон. — Ведь это не Фаберже и не Маршак… кто же автор?

— Мне трудно сказать. Вы можете написать ее?

— Отчего ж нет? — сказал Котарбинский, и мину ту спустя еще один лист перестал быть белым — на поверхности появилась темная женская фигура: темноволосая, темноглазая дива, одетая в черные одежды, почти сливающиеся с тьмой ночи вокруг.

— Но в жизни она огненно-рыжая… — заглянула ему через плечо Катерина.

— Правда? — отвлекся художник. — Странно. В ее душе я совсем не вижу огня… одна темнота. Вот, прошу вас. — Котарбинский вручил портрет Дображанской с галантным поклоном, с восхищением окинул взором ее лицо, фигуру, глаза, вздохнул — но тут же оправился, извинительно взглянул через правое плечо.