Лада Лузина - Каменная гостья

— Ну, вроде того… — признала Чуб.

Демон покачал головой.

— Говоря современным языком, это все равно что иметь деньги и не тратить их на вещи, украшения, развлечения, а вложить в акции… можно прогореть и не получить ничего… а можно стать миллионером, миллиардером. Улавливаете мою мысль?

— Я — не дура.

— Допустим. Тогда представьте, что вместо денег у вас есть энергия. Вы можете растратить ее на быстротечные романы, а можете, как рыцарь прекрасной дамы, потратить ее на подвиги, вложить в творчество, как трубадур, или, как отшельники, потратить ее на очищение души, достижение святости… Как вы думаете, почему и языческие жрицы, вроде Ифигении, и ваши монахи были девственниками? И почему многие из них могли творить чудеса?

— Для того, чтоб совершать подвиги и творить чудеса, обязательно быть целкой? Впервые слышу!

— То, о чем вы слышите ныне впервые, мысль, старая как сам мир. И сводится к одному слову: «выбор». Крестьянка Жанна д’Арк могла б стать хорошей женой и матерью, а стала Орлеанской девственницей — победительницей. И позвольте напомнить вам, что в своей прошлой жизни Мария Владимировна провела 16 лет в монастыре. Да и Катерина Михайловна отличается ныне редким воздержанием… Не потому ли их сила столь недостижима для вас? Я не склоняю вас к целибату…

— А по-моему, очень даже склоняешь! — Чуб и сама не могла понять, отчего так разозлилась.

Десяток причин сплелись в животе в тугой узел злости. Нежелание даже представлять себе такую глупость, как жизнь без секса. Страх, что Демон может быть прав и пока она не в силах это даже представить — ей не узнать истинной силы. Зависть и обида…

И внезапная мысль: «Мариинско-Благовещенская означает, что благую весть здесь получит Мария. Маша! Опять она! Потому, что Демон любит не меня, а ее!..»

— Ты просто хочешь, чтоб наш брак был фиктивным! Не хочешь меня, так и скажи… и не нужно плести мне тут про монашек… Я вообще ведьма. Язычница!

— Вы — Киевица. Но даже у язычников были богини-девы: Дева Афина, Дева Артемида, Дева тавров и греков, покровительница Херсонеса — их девственность считалась залогом неприступности их городов. Не потому ли Херсонес простоял двадцать сотен лет.

— Сколько?

— Двадцать сотен.

— Все! Хватит!..

Чуб соскочила у дома Руслана еще до того, как остановилась коляска. Здесь, в Прошлом, дом № 99 носил номер 101, и лепнины на его фасаде было больше. Сверху, под самой крышей, на стене был изображен ползающий ребенок, мужчина и старец с клюкой.

— Выпусти меня отсюда! — потребовала Чуб. — В наше время.

И опять разозлилась, оттого что она — не Маша. Маше не нужно просить — как Дух Киева, она может менять столетья движеньем пальцев. А Чуб нет… Потому что она — невоздержанная. И вообще, Демон только что обозвал ее шлюхой.

— Я лишь сказал, что не так уж важно, дойдешь ли ты до предмета любви, — возразил Демон. — Важно — каким ты придешь. Не смею задерживать вас.

Катино вольво замерло в пробке на перекрестке двух улиц — Саксаганского и Коминтерна, — и только поэтому Машин обеспокоенный взор, нервно ощупывающий пространство в надежде как можно быстрей сдвинуться с места, заметил очередную сову, а рядом с ней и еще одну.

— И здесь совы, — сказала Ковалева. — Символы мудрости и колдовства…

— Как и змеи, — примолвила Катя. — Потому на киевских домах так много сов и змей. Ты не замечала раньше?

— Я знаю этот дом… — вскинулась студентка-историчка и вмиг всем сердцем поверила, что Город задержал их на перекрестке совсем не случайно. — Это дом Марцинчика. До революции их семейству принадлежала известнейшая аптека на Крещатике.

— Фармацевтический бизнес всегда был одним из самых доходных, — со знанием дела сказала Катя, покосившись на роскошнейший аптекарский дом, больше похожий на древнегреческий храм: с десятком белых коринфских колонн, россыпью барельефов и двумя классическими мужскими бюстами над центральным входом.

— А это отцы медицины, — сказала Маша, — Гиппократ и Авиценна. Про них ходило много легенд. Будто бы еще до нашей эры греческий врач Гиппократ научился лечить чуму, а Авиценна изобрел эликсир бессмертия…

«Мужчина, говоривший на греческом. И второй — говоривший на персидском, — взорвалось в мозгу. — А вот и сова! Две совы».

Две совы над классическим фронтоном с ионическим узором сторожили поместившийся на крыше громадный телеэкран, демонстрировавший в данный момент рекламу какого-то банка.