— Там они заперли меня вечером. Словно получили какое-то предупреждение об опасности. Прежде я жил в комнате наверху.
— Можете вернуться туда, — сказал Метой. — Но не выходите из нее.
— Хорошо. Еще раз благодарю вас, — сказал он им всем. — Будьте так добры, когда вы поговорите с Каммой и Гейной… — Он не стал ждать пренебрежительного молчания, повернулся и вышел.
С ним пошел один из более молодых. Он назвался задьо Тэма. Следовательно, Армия Освобождения использовала традиционные чины веотов. Что среди них были веоты, Эсдан знал, но Тэма не был веотом. Светлая кожа, выговор городского пылевика — мягкий, суховатый, отрывистый. Эсдан не попытался заговорить с ним. Тэма был на пределе, выбит из колеи ночными убийствами в рукопашной.., или чем-то еще. Его плечи, руки и пальцы почти непрерывно подрагивали, бледное лицо болезненно хмурилось. Он не был в настроении болтать со штатским пожилым пленным инопланетянином.
«Во время войны пленники — все», — написал историк Хененнеморес.
Эсдан поблагодарил своих новых тюремщиков за освобождение, но он вполне понимал свое положение. Он все еще находился в Ярамере.
И все-таки было облегчением снова увидеть свою комнату, опуститься в кресло без ручки у окна и поглядеть на утреннее солнце, на длинные тени деревьев поперек лужаек и террас.
Но против обыкновения никого из домашних слуг там не было видно, никто не вышел наружу заняться своей работой или отдохнуть от нее. Никто не входил в его комнату. Утро медленно близилось к концу. Он поупражнялся в танхаи, насколько позволяла ступня. Потом сидел, чутко насторожившись, задремал, проснулся, попытался сидеть прямо, но сидел тревожно ерзая, обдумывая слова «особый отряд Передовой Армии Всемирного Освобождения».
Легитимное правительство в известиях по голосети называло вражескую армию «силами инсургентов» или «мятежными ордами». А восставшие начали с того, что назвали себя Армией Освобождения. Не Всемирного. Но с начала Восстания он потерял постоянный контакт с борцами за свободу, а с блокадой посольства лишился и всякого доступа к информации — разумеется, кроме информации с других миров через расстояния в много световых лет. Вот в ней недостатка не было, она поступала из анзибля без перерыва. Но о том, что происходило на расстоянии двух улиц, — никаких сведений, абсолютно ничего. В посольстве он был неосведомленным, бесполезным, бессильно-пассивным. Вот как теперь здесь. С начала войны он был, как сказал Хененнеморес, пленным. Вместе со всеми на Вереле. Пленный во имя Свободы.
Он боялся, что смирится со своим бессилием, что оно завладеет его душой. Он не должен забывать, из-за чего ведется эта война. «Только пусть освобождение настанет поскорее и сделает меня снова свободным!» В середине дня молодой задьо принес ему тарелку с холодной едой — явно остатками, найденными на кухне, — и бутылку пива. Он ел и пил с благодарностью. Но было ясно, что свободы домашним слугам они не дали. А может быть, поубивали их. Он заставил себя не думать об этом.
Когда стемнело, пришел молодой задьо и отвел его в комнату с головой стайной собаки. Генератор, естественно, не работал. В исправности его поддерживала только усердная возня с ним старика Сейки. В коридорах люди светили себе фонариками, а в комнате горели две большие керосиновые лампы, отбрасывая романтичный золотой свет на лица вокруг, отбрасывая черные тени за эти лица.
— Садитесь, — сказал рыжеватый генерал Банарками (его имя переводилось, как «Чтец Писания»). — У нас есть к вам несколько вопросов.
Безмолвное, но вежливое выражение согласия.
Они спросили, как он выбрался из посольства, кто был посредникам между ним и Освобождением, куда он направлялся, зачем вообще оставил посольство, что произошло во время похищения, кто привез его сюда, о чем его спрашивали, чего хотели от него. Придя в течение дня к выводу, что откровенность послужит ему лучше всего, он отвечал на их вопросы прямо и коротко. Кроме последнего.
— В этой войне я лично на вашей стороне, — сказал он, — однако Экумена по необходимости соблюдает нейтралитет. Поскольку в данный момент я единственный инопланетянин на Вереле, имеющий возможность говорить, все, что бы я ни сказал, может быть ошибочно принято за позицию посольства и стабилей. Вот чем я был ценен для Райайе. А возможно, и для вас. Но это заблуждение. Я не могу говорить от имени Экумены. Я на это не уполномочен.
— Они хотели, чтобы вы сказали, будто Экумена поддерживает гитов? — сказал усталый Тьюйо. Эсдан кивнул.
Читать дальше