Урсула Ле Гуин: Изменить взгляд

— Когда ты выпустишь меня отсюда, — сказал Геня, крепко сжимая громоздкую пачку обеими руками, — я отправлюсь в Тель-Авив и нарисую их завод — нет, я увековечу этот завод!

— Лучше иди и полежи.

— Нет, видишь ли, я обещал Мойше, что обыграю его в шахматы. Кстати, а что с ним?

— Сыпь.

— Он такой же, как я?

— До начала этого года у Мойше не было проблем со здоровьем. — Мириам пожала плечами. Половое созревание вызвало какие-то процессы. Не похожие на симптомы аллергии.

— А вообще, что такое аллергия?

— Ну, можешь назвать ее неудавшейся адаптацией. Дома, на Земле, люди обычно кормили младенцев коровьим молоком, из бутылочек. Некоторые дети могли привыкнуть к нему, у некоторых появлялась сыпь, возникали нарушения дыхания, колики. Коровий «ключ» не подходил к метаболическому «замку» этих детей. Ну а протеиновый «ключ» Нового Зиона не подходит к нашим «замкам», поэтому нам приходится изменять наш обмен веществ с помощью метаболиков.

— А я или Мойше были аллергиками на Земле?

— Не знаю. Но такие случаи встречались. Ирвин — он умер около двадцати лет назад — на Земле страдал от аллергии почти ко всему. Не стоило его, беднягу, пускать сюда: он и на Земле жил, постоянно задыхаясь от всевозможных аллергий, а здесь умер от голода, принимая учетверенные дозы метаболиков.

— Ага, — сказал Геня, — не надо было вообще давать ему меты. А только зионскую маисовую кашу.

— Маисовую кашу? — Только один-единственный злак давал на Зионе такой урожай, что его стоило собирать. Из этого маиса можно было приготовить клейкую массу, практически не поддающуюся никакой термической обработке.

— Я три чашки на завтрак съел.

— Слоняется по лазарету, целый день ноет, — возмутилась Мириам, — а потом набивает живот помоями. Как может человек с душой художника есть то, что по вкусу напоминает желеобразную застоявшуюся воду?

— Но вы кормите этим беспомощных больных детей в своем собственном госпитале! Я всего лишь доел остатки!

— И тебе не стало плохо?

— Ни чуточки. Я хочу порисовать, пока солнце не село. На листе новой бумаги, на целом листе новой бумаги…

День, проведенный Мириам в клинике, показался ей очень длинным, хотя лежачих больных не было. Прошлым вечером она отослала домой Осипа, поворчав напоследок, что нельзя вести себя настолько неосторожно: мол, опрокинул трактор, сам чуть не убился и машину едва не угробил, а ее починить труднее, чем человека вылечить.

Маленький Мойше вернулся в детский дом, хотя Мириам не нравилась его сыпь. Рози справилась с очередным приступом астмы, а сердце командора работало вполне прилично для его возраста. Поэтому палата лазарета оказалась пустой, если не считать ее постоянного на протяжении двух последних недель обитателя — Гени.

Сейчас он неподвижно лежал на кровати у окна, и сердце Мириам дрогнуло от испуга. Но цвет лица Гени был нормальным, дыхание — равномерным. Геня просто спал, спал крепко, как спят люди, уставшие после тяжелого дня, проведенного в поле.

Сегодня он рисовал. И уже успел вымыть тряпки и кисточки — он всегда мыл свои инструменты быстро и тщательно. Картина стояла на мольберте. В последнее время Геня стал очень скрытным, прятал свои картины — потому что люди перестали восхищаться его творениями.

— Какое уродство, бедный парень! — прошептал командор на ушко Мириам.

А маленький Мойше, осмотрев рисунок Гени, спросил:

— Геня, как тебе удалось нарисовать такую красотищу?

— Надо уметь видеть эту красоту, Мойше, — ответил тот.

Что ж, так оно и есть. Мириам подошла поближе, чтобы рассмотреть картину при тусклом дневном свете. Геня изобразил вид, открывающийся из окна лазарета. На этот раз в картине не было ничего неоконченного: реалистично, все слишком реалистично. Отвратительно узнаваемо. Плоский хребет Арарата, окрашенные в грязные цвета деревья и поля, тусклое небо, амбар и угол школьного здания на переднем плане. Мириам перевела взгляд с нарисованного пейзажа на реальный. Потратить часы, дни, чтобы нарисовать такое! Какая бесполезная трата времени!

Как неприятно и грустно, что Геня теперь рисует картины, которые никто не захочет видеть, кроме, возможно, ребенка вроде Мойше, очарованного простым умением владеть карандашом и кистью, ловкостью художника.

Нынче вечером Геня помогал наводить порядок в кабинете для инъекций — все эти дни он помогал служащим лазарета.

— Мне нравится картина, которую ты нарисовал сегодня, — сказала Мириам.