Клайв Льюис - Конь и его мальчик

– Нет, я все выпил, – сказал Шаста. – Покажи мне, как ты сюда влез. Надо поскорей уходить. А сам ложись на диван. Ах ты, они не поверят, что это я… то есть ты… У тебя такой синяк… Придется тебе сказать правду.

– Как же иначе? – сердито спросил принц. – А все-таки, кто ты такой?

– Некогда объяснять, – быстро зашептал Шаста. – Наверное, я родился в Нарнии. Но вырос я здесь и теперь бегу домой, через пустыню, с говорящим конем. Ну, как мне лезть?

– Вот так, – показал Корин. – Смотри, тут плоская крыша. Иди очень тихо, на цыпочках, а то услышит кто-нибудь! Сверни налево, потом залезь, если умеешь лазать, на стену, пройди по ней до угла и спрыгни на кучу мусора.

– Спасибо, – сказал Шаста с подоконника. Мальчики посмотрели друг на друга и обоим показалось, что теперь они Друзья.

– До свиданья, – сказал Корин. – Доброго тебе пути.

– До свиданья, – сказал Шаста. – И храбрый же ты!

– Куда мне до тебя! – сказал принц. – Ну, прыгай! Да, доберешься до Орландии, скажи моему отцу, королю Луму, что ты мой друг! Скорее, кто-то идет!

Шаста неслышно пробежал по крыше, такой горячей, что он чуть не обжег ноги, взлетел вверх по стене, добрался до угла и мягко спрыгнул на кучу мусора в узкой, грязной улочке. Прежде, чем спрыгнуть, он огляделся, по-видимому, он был на самом верху горы, на которой стоит Ташбаан. Вокруг все уходило вниз, плоские крыши спускались уступами до городской стены и сторожевых башен. За ними, с Севера, текла река, за ней цвели сады, а уж за ними лежало странное, голое, желтоватое пространство, уходившее за горизонт, словно неподвижное море. Где-то в небе, совсем далеко, синели какие-то глыбы с белым верхом. «Пустыня и горы», – подумал он.

Спрыгнув со стены, он поспешил вниз по узкой улочке, и вышел на широкую. Там был народ, но никто не обращал внимания на босоногого оборвыша, Однако он все-таки боялся, пока перед ним из-за какого-то угла не возникли городские ворота. Вышел он в густой толпе. По мосту она двигалась медленно, как очередь. Здесь, над водой, было приятно вздохнуть после жары и запахов Ташбаана.

За мостом толпа стала таять, народ расходился, кто налево, кто направо, Шаста же пошел прямо вперед, между какими-то садами. Дойдя до того места, где трава сменялась песком, он уже был совсем один, и в удивлении остановился, словно увидел не край пустыни, а край света. Трава кончалась сразу; дальше, прямо в бесконечность, уходило что-то вроде морского берега, только пожестче, ибо здесь песок не смачивала вода. Впереди, как будто бы еще дальше, маячили горы. Минут через пять он увидел слева высокие камни, вроде ульев, но поуже. Шаста знал от коня, что это и есть усыпальницы древних царей. За ними садилось солнце, и они мрачно темнели на сверкающем фоне.

Свернув на запад, Шаста направился к ним. Солнце слепило его, но все же он ясно видел, что ни лошадей, ни девочки на кладбище нет. «Наверное, они за последней усыпальницей, – подумал он. – Чтобы отсюда не заметили».

Усыпальниц было штук двенадцать, стояли они как попало. В каждой чернел низенький вход. Шаста обошел кругом каждую из них, и никого не нашел. Когда он присел на песок, солнце уже село.

В ту же минуту раздался очень страшный звук. Шаста чуть не закричал, но вспомнил – это трубы оповещают Ташбаан, что ворота закрылись. «Не дури, – подумал он. – Не трусь, ты слышал этот звук утром», – но прекрасно понимал, что одно дело – слышать такие звуки при свете, среди друзей, и совсем другое – одному и в темноте, «Теперь, – думал он, – они не придут до утра. Они там заперты. Нет, Аравита увела их раньше, без меня. С нее станется! Что это я? Игого никогда на это не согласится!»

К Аравите он был несправедлив. Она бывала и черствой, и гордой, но верности не изменяла, и ни за что не бросила бы спутника, нравится он ей или нет.

Как бы то ни было, ночевать ему предстояло тут, а место это с каждой минутой привлекало его все меньше. Большие, молчаливые глыбы все-таки пугали его. Шаста изо всех сил старался не думать о привидениях, и уже немного успокоился, когда что-то коснулось его ноги.

«Помоги-и-те!» – закричал он неведомо кому, окаменев от страха. Бежать он не смел; все-таки, совсем уж плохо, когда бежишь среди могил, не смея взглянуть, кто за тобой гонится. Потом, собрав все свое мужество, он сделал самое разумное, что мог – обернулся; и увидел кота.

Кот, очень темный в темноте, был велик и важен – гораздо важнее и больше тех его собратьев, которых Шасте доводилось встречать. Глаза его таинственно сверкали и казалось, что он много знает – но не скажет.