Ася Михеева: Воспоминания старого органиста

Колодец, о котором шла речь — обычно мы называли его Продинем, располагался у подножия холма и выглядел как узкий провал в каменной породе, в котором, если лечь на землю и заглянуть вниз, сверкали блики далекой воды. Вода эта была ледяная и горьковатая той самой горечью, что милее путнику любой сладости. Мама запрещала ее кипятить, так что для супа или мытья шла вода дождевая. И вправду — вода в Продине была таинственная, прыгучая тяжелыми каплями и в животе отзывалась холодком, как от только что разгаданной загадки. Мы с Этель (моей сестренкой) порой ложились наземь головами в отверстие Продиня и кричали:

— Я Себастьян!

— Я Этель! — и слушали, как гуляющее эхо представляет нам все новых обитателей Колодца, со все более диковинными именами. И только однажды, когда мы наконец сошлись во мнениях — два слова, Вихорь и Родничок, были слышны почти явственно, вдруг пришла мама и запретила перекрикиваться с Продинем.

— У меня голова болит от ваших воплей, — единственный раз на моей памяти сказала она любимую фразу всех матерей, — будет уже, а то Продинь вам еще и не того понарасскажет.

Но Этель с тех пор сначала в шутку, а потом все более всерьез родители стали звать Родничком. Сестра и впрямь была похожа на чистый скальный ключ, чья вода весело прыгает по камням, насквозь пронизанная солнцем. Мне было далеко до нее в терпении и дружелюбности, но во мне жила музыка — так что мы с сестренкой с малолетства слегка завидовали друг другу — каждый восхищался тем, чего ему самому недоставало. Меня именно музыка и увела в конце концов из родного дома. Когда настало мое время, мама сама собрала сумку и подновила старенький плащ, молча вручила мне и удалилась в глубь дома, куда вход, кроме нее самой, был порою открыт Этели — но мне никогда, а отец, по-моему, и не пытался. То, что мама делала внутри дома, всегда приводило к странным, на мой нынешний взгляд, последствиям — то из окон на улицу (а не наоборот!) начинал дуть пронизывающий ветер, портивший погоду и поднимавший воду в ручьях и колодце, то в полной тишине скрипела ель, как в бурю, то буйно разрастались или, напротив, вяли растения в небольшой оранжерейке на солнечном балконе второго этажа. Итак, мама спряталась в своем укрывище, я расцеловался с огорченной Этелью и ушел.

Мое обучение в музыкальной школе, моя карьера органиста и, не постесняюсь сказать, композитора, к этой истории никакого отношения не имеет, поскольку никогда мной не скрывались от вас, и не несут в себе ни малейшей необычности, тем более сказочности. Оставим все это в стороне.

Я уже был женат на твоей матери, когда случилось нечто, что помогло понять многие родительские странности и в конце концов привело к сути моего рассказа. Дождливый вечер внезапно прояснился, солнце село при чистом небе, озадачив всю округу, смирившуюся с предстоящими обложными ливнями. В дверь нашу постучали довольно поздно, я, оторванный от сочинения, вышел сердит (жена уж спала) и страшно растерялся, увидев измученного и пропыленного отца, при этом нимало не постаревшего за прошедшие в разлуке годы.

— Бастиан! — сказал он, — прости, за мной погоня, прятать меня опасно — решай сразу, идти ли мне дальше?

— Как тебе не стыдно, — почти закричал я, — входи скорей и не теряй времени!

Одежду свою он велел сжечь, что я и проделал немедленно, пока грелся на плите суп. Переодевшись в мое платье, он сидел в маленькой комнатке наверху (той самой, где нынче живет твой брат Иоганн) и смеялся своим мыслям. На мои встревоженные расспросы он ответил странно:

— Веришь ли, Бастиан, мне припомнили давнее доброе дело. Какой черт занес меня в края, где хоть кто-то обо мне помнит? Но я же не мог и предположить, что прославлюсь настолько прочно.

Тут в дверь забарабанили. Спустившись вниз вторично, на сей раз даже не накинув халата (он был на отце), я высунулся наружу. Имел место быть чрезвычайно сконфуженный общинный стражник, родственник вашей матушки, и несколько свирепого вида конников в диковинных шляпах.

— Войско города Гаммельн! — прорычал один из них.

— Они утверждают, что в вашем доме, уважаемый господин, укрылся от погони опасный преступник, — извиняющимся голосом проблеял стражник.

— И ради этого меня подняли с постели? — искренне изумился я.

— Ну я же говорил, — укоризненно обратился стражник к чужакам, — достопочтенному органисту завтра исполнять мессу, для чего необходимо иметь не только свежую голову, но и отдохнувшее тело. Стали бы вы на его месте ввязываться в сомнительные истории? — его голос посуровел. — Наш город должен защищать уважаемых граждан от нападок неизвестных, каким бы именем они не представлялись.