Пол Андерсон - Операция «Хаос»

— Они не дьяволы, — сказал карслунд. — Они никогда не делали этого в прошлом.

— М-м, да, — вмешался Барни. — Давайте подумаем. Дух или мысль из одной Вселенной в другую, может переходить без помех. Может быть, святые всегда так возвращаются к людям не в телесном своем облике, и как некое видение?

— Некоторые, безусловно, возвращались во плоти, — сказал Карслунд.

— Я бы предположил, — сказал Нобу, — что святые могут использовать для создания тела для себя, любую материю.

Например, в воздухе (добавьте несколько футов нерплосодержащей пыли) имеют все необходимые атомы.

Вспомните, что такое Святой. Насколько мы знаем, это взятая на Небо душа. Так сказано, душа, находящаяся рядом с Богом.

Занимая такое высокое духовное положение, она, наверняка, приобретает многие замечательные способности. Ведь она может черпать из Источника всякой силы и творчества.

— Но тогда им вообще не о чем беспокоиться, — сказал Чарлз.

— Господа, — сделав шаг вперед, сказало мое тело. — Прошу вас простить меня. Поскольку я еще не совсем освоился с тем, что мне приходиться делать с господина Матучека телом, вы окажете мне честь, вспомнив, что совсем не то, что владеть собственным телом. Я еще не знаю в подробностях, что именно заставило вас просить помощи. И, поскольку сейчас я нахожусь в человеческом теле, у меня нет лучше средств, чем те, которыми располагаете вы, узнать, кто этот господин, вселившийся в кота. Мне представляется, что я знаю и цель его перевоплощения, но давайте, если у вас нет возражений, подождем и вынесем решение на основании более точной информации…

— Ух ты! — Барни выдохнул воздух. — Как ты себя чувствуешь, Стив?

— Неплохо… — сказал я, — и с каждой минутой чувствую себя все лучше…

Это было весьма неточно сказано. Когда мы с Лобачевским достигли согласия, я ощутил, наряду со своими, его эмоции и мысли. Их мудрость и доброта превосходили всякое воображение. Разумеется, я ничего не мог узнать ни о его земной жизни, ни о том, что делается в сонме Святых. Мой смертный мозг и заполненная унынием душа, не могли постичь этого. Самое большее, что я мог понять — нечто вроде едва уловимого восприятием, песни, в которых звучали непрекращающийся мир и вечная радость. Все же попробую объяснить, чем стало для меня присутствие Лобачевского.

Представьте себе своего самого старого, самого лучшего друга — вы в общих чертах поймете, на что это похоже.

— Мы почти готовы, — сказала Джинни.

Вместе с Грисволдом она установила на столе доску Снуя — простейшее устройство для тех, кто не имеет рук, а есть лишь лапы. Покачивая ногами, Джинни уселась на краю стола.

У нее были очень стройные ноги. На это обратил внимание даже Лобачевский, хотя это вылилось у него в основном в то, что он принялся составлять уравнения, описывающие их форму.

Свертальф занял мое место возле прибора. Я, готовый задавать вопросы, наклонился над столом с другой стороны.

Тишину нарушало лишь наше дыхание. Планшетка двинулась. К ней был присоединен кусок мыла, заколдованный тем же заклинанием, которое приводит в движение помело.

Выписанную фразу прочитали все.

«Я Янош Больян» из Венгрии".

— Больян! — задохнулся Фалькенберг. — Господи, я совершенно забыл о нем! Не удивительно, что он… он как…

— Это для меня большая честь. Ваша работа служила для всех большим вдохновением, — с низким поклоном сказал Лобачевский.

Ни Больян, ни Свертальф — не пожелали уступать ему в любезности. Кто встал на задние лапы, поклонился, затем стал отдавать во-военному честь.

Планшетка снова пришла в движение, выписав строку цветистых французских комплиментов.

— Кто это, все-таки? — прошипел за моей спиной Чарлз.

— Я… я не помню его биографии, — так же шепотом ответил Фалькенберг. — Но припоминаю, что он был восходящей звездой на небосклоне неэвклидовой геометрии.

— Я посмотрю в библиотеке, — предположил Грисволд. — Похоже, что этот обмен любезностями может продолжиться еще долгое время…

— Похоже, — шепнула мне на ухо Джинни. — Нельзя ли их чуть поторопить? Мы с тобой уже давно должны быть дома. И, если зазвонит телефон — жди очередных неприятностей.

Я изложил все эти соображения Лобачевскому, который в свою очередь объяснил Больяну. Тот написал и заверил нас, что, когда возникла необходимость, он стал военным и посему, как имперский офицер, научился действовать решительно. И что он намерен действовать решительно — в особенности, когда к его чести взывают две такие очаровательные девушки. И что он без страха и упрека поддерживал и намерен поддерживать впредь свою честь на любом поле сражения. Он уверяет, что за всю жизнь ни разу не уронил ее…