Владимир Аренев: Охота на героя

— и шпоры вошли в обнаженное тело эльфа. Он рывком поднял тарр вперед и вверх, высвобождаясь от шпор, и ударил лягушку о землю. Это уже было лишним, так как тварь издохла. И делал он это больше с досады, подозревая, что лягушка при охоте не слишком полагалась на остроту шпор. Скорее уж на их ядовитость. А если так, жить ему осталось ой как мало!

Эльтдон осмотрел раны. Обе были неглубокими, в палец шириной. Кровь уже вытекала из них, и эльф опустился на песок, разочарованно думая: «Умру. Жалко, Черный-то на меня понадеялся. И Ренкр».

Из зарослей за спиной раздался сочный басистый голос:

— Слышь, браток, ты, главное, за оружие не хватайся.

Эльтдон обернулся и увидел перед собой кентавра. Сверху кентавр напоминал мощного мужика с каштановыми курчавыми волосами, пышной бородой и чуть раскосыми глазами. Хотя этот народ было принято считать самым что ни на есть варварским, а следовательно, представлять их всегда абсолютно нагими, кентавр носил пеструю, как кожа убитой лягушки, куртку-безрукавку; волосы на голове пришельца перехватывал металлический обруч с чеканными листьями. Нижняя часть кентавра представляла собою туловище единорога, правда, размерами раза в три больше самого крупного из них. Вооружение пришельца составлял широкий охотничий нож на поясе, короткий лук за плечом… ну и, конечно, мощные острые копыта.

Кентавр улыбнулся и подошел поближе.

Эльф поднялся, стискивая зубы, чтобы не закричать от пронизывающей живот боли, и протянул ладонь для рукопожатия. Широкая пятерня кентавра бережно стиснула побелевшие от напряжения пальцы Эльтдона, а другая легко опустилась на плечо, усаживая астролога на траву.

— Сядь, — сказал кентавр. — А лучше ляг, — добавил он, поразмыслив.

Эльф хотел было что-то спросить, но тот выставил перед собой ладонь:

— И помолчи. Я должен поискать для тебя лист кровяницы. Потерпи.

И ушел.

Эльтдон закрыл глаза и полностью переключил внимание на внутренние ощущения. Они его не радовали. Резкая спазматическая боль клубилась в районах обеих ран, все разрастаясь, сплетаясь в единый клубок и медленно подкатываясь сначала к легким, потом к горлу, а потом…

На живот легли две холодные пластинки листьев. От неожиданности Эльтдон дернулся, но потом затих. И подумал: кентавр так неслышно передвигается по лесу, что даже он, эльф бывалый, не смог уловить звук его шагов.

А тот широко улыбнулся:

— Слышь, браток, ты еще маленько потерпи. Боль — она скоро пройдет, но яд-то останется. Так я тебя свезу к нам в стойбище, к Фтилу — он, слышь, мигом тебя на копыта, то бишь на ноги, поставит. Так что ты потерпи, браток.

«Потерплю, — сонно подумал Эльтдон, — только ты, браток, вези меня поскорее. Куда хочешь вези, хоть к Фтилу, хоть к троллям в пасть, только давай поскорее. А то я, боюсь, помру раньше, чем свезешь».

Кентавр принял молчание пострадавшего за согласие, взвалил его на свой широкий круп, подхватил с земли тарр, сбросив с него тушу амфибии, и поскакал через чащу к стойбищу. И Эльтдон понял, что по наивности своей ошибался, считая, что боль от яда лягушки — самое тяжкое страдание. Ветви хлестали его по телу, голова качалась из стороны в сторону, а в мозгу метался, не находя выхода, сочный бас: «Свезу. Так что ты потерпи, браток».

Хиинит уже вторую неделю не могла заснуть. Она влюбилась. И в кого? В того, кто никогда не станет ее мужем. Даже если выживет. И потом, она-то прекрасно понимала, что женское имя, которое выкрикивают в горячечном бреду, зависнув между жизнью и смертью, не может принадлежать матери. Потому что по-настоящему у сына для матери есть только одно имя: Мама.

«…Даже если выживет». А глядя на усталое осунувшееся лицо Вдовой, на мешки под ее глазами, Хиинит понимала — не выживет. Умом понимала, а сердцем… — сердцем уже поздно было что-либо понимать. Потому что она влюбилась.

Она долго ходила, не решаясь спросить у матери прямо: «Что с незнакомцем?» Но сегодня утром Хиинит не вытерпела. И поинтересовалась — как бы мимоходом, невзначай.

Лучше б не спрашивала!

Мать отрешенно посмотрела на нее и рассказала. Рассказала бесстрастным монотонным голосом, от которого Хиинит стало страшно. Она еще не видела Кирру такой… опустошенной.

«Я отдала ему все, что могла, но этого недостаточно, — звучал в мозгу девушки безразличный голос Вдовой, — вот если б найти любящее сердце, ту же, к примеру, Виниэль…»

«Зачем Виниэль? — внезапно подумала Хиинит, невольно краснея от закравшейся в голову мысли. — Ведь есть же я!»