Владимир Аренев: Время перемен

…Потом еще пришлось отволакивать к хибарке взятый для насинольских ученых труп звероящера. Он уложил обоих своих жертв рядом с дохлой уховерткой, чтобы на первый взгляд казалось, будто они поубивали друг друга. Смешно конечно! Сколько-нибудь опытный следопыт сразу обнаружит, что к чему. Опять же, вся надежда на падальщиков.

Кэвальд вернулся к поляне, переложил наконец в мешок книгу, найденную в хибаре, и зашагал на запад. Вскоре направление пришлось поменять, ибо перед эльфом раскинулись болота. Он решил обогнуть их с севера, но через некоторое время выяснил, что топи вытянулись в форме подковы и он находился внутри оного «символа удачи».

Жаль, что они с меганеврой летели сюда не по прямой, от Насиноля, а сделав крюк, необходимый для нанесения на карту кое-каких уточнений. И вот, теперь уточнения-то нанесены, но этот участок леса Кэвальду совершенно не знаком. Отсюда и ошибки с болотом.

Было абсолютно ясно, что до темноты выбраться из «подковы» он не успеет. Что же, самое время позаботиться о ночлеге.

Кэвальд выбрал подходящее дерево с несколькими прочными ветвями, находившимися достаточно далеко от земли и способными выдержать его вес. Не рискуя разводить костер, перекусил тем, что взял с собой в дорогу. Спать не хотелось — и тогда разведчик вспомнил о книге, найденной в хибаре. Еще не стемнело, поэтому он вынул из мешка сей увесистый сверток и распеленал его.

Это, как разведчик и подозревал, оказался дневник в мощном кожаном переплете. Коричневая, с золотистыми прожилками обложка напомнила Кэвальду о Бурине, столице Срединного материка, — именно там изготавливали подобные книги для записей. Надпись на титульном листе подтвердила подозрения эльфа: «Пытливому исследователю и талантливейшему из моих учеников», — гласила она. А ниже стояла подпись: «Мэрком Буринский».

Перевернув страницу, Кэвальд начал читать.

Выдержки из дневника, найденного разведчиком Кэвальдом в затерянной хибаре (дальний восток, по ту сторону Граничного хребта)

«Новый период жизни следует как-то отметить, не так ли? Пожалуй, для подобной цели лучше всего подходит эта тетрадь, подаренная мне когда-то Мэркомом. Поскольку он никогда не жаловался на отсутствие чувства юмора, думаю, старик бы оценил всю ироничность данной ситуации. В конце концов, во многом я оказался в Аврии именно благодаря ему.

Причины? Причины всем известны: когда меня судили, старик проголосовал за изгнание. По идее, я должен бы быть ему благодарен, но… формулировка, дело в ней. «К чему пропадать исследователю столь высочайшего класса? Вы хотите поместить его в камеру-одиночку? Отлично, так сделайте это с максимальной пользой для науки!» Каково?!

Я смолчал тогда… а сейчас это не имеет никакого значения. Сейчас даже если бы я орал изо всех сил, никто бы не услышал. Некому. Сегодня утром меня оставили здесь одного, посреди этих проклятых джунглей — и до начала следующей недели ни одна живая душа не появится поблизости, чтобы услышать мои вопли. Зачем же тогда драть глотку?

Пожалуй, я даже не имею права на нытье и жалобы. Мне соорудили здесь приличное жилье, снабдили мебелью и предметами первой (и не только первой) необходимости. И если по какой-либо причине через неделю сюда никто не прилетит — я не умру от голода, жажды или болезни… разве что от этой проклятой жары, которая вкупе с затяжными дождями способна свести с ума кого угодно!

И все-таки мне кажется, что учитель обошелся со мной жестоко. Не скажу несправедливо, но — жестоко! Как будто я — лишь орудие в его руках.

Жаль, что так все получилось…

Перечитал предыдущее предложение и подумал: о чем я, собственно? Уже не помню — тяжелый вчера был день, да и сегодня — нелегкий. Вряд ли я сожалел о своем «преступлении». В конце-то концов, все было честно и выбор, который предлагался каждому из заключенных, позволял им отказаться. Что характерно, ни один не воспользовался своей возможностью оставаться в тюрьме, отбывая пожизненное заключение. Мне же… мне было необходимо /здесь и далее подчеркивания владельца дневника/ провести те эксперименты! Что, неужели лучше нанимать нищих с улицы и рисковать их жизнями? Я до сих пор уверен в правильности своих поступков. Сожалею лишь о том, что так ничего и не получилось.

И кстати, очень рад за приятеля-тюремщика, которого, слава Создателю, не судили «за пособничество». Он, конечно, знал о том, что происходило. Но вся так называемая «вина» — целиком на мне.