Том Арден - Султан Луны и Звезд

— Брат, все кончено! Брат, поцелуй меня перед моей смертью!

Ужас охватил Раджала, когда султан, схватив его за одежды, резко рванул к себе, а потом попытался сорвать с него маску. Раджал вскрикнул. К нему кинулся Боб. В следующее мгновение маска, скрывавшая лицо Раджала, могла упасть на ступени, но на этот раз отвлекли султана.

Это было милосердием судьбы. Однако милосердие оказалось кратким.

В толпе паломников возникла странная сумятица. Люди толкались и кричали. В изумлении Калед отвернулся от Раджала и уставился на щуплую старушку, которая поднималась по ступеням рубиновой лестницы. Это была мать-Мадана, Ламми! Ее жалобные причитания жутко звучали на фоне лиловой, как кровоподтек, зари. Калед увидел, что нянька не одна, что следом за ней шествует процессия, совсем непохожая на ту, что двигалась по церемониальной дороге ночью. За старухой-рабыней неровным рядом следовали пятеро Хранителей-Таргонов. Как они протолкались к лестнице, султан понять не мог, но быть может, их ноша была слишком страшна и потому перед ними была готова расступиться самая тесная толпа.

Четверо Таргонов шли, подняв руки над головой в знак скорби, а пятый нес неподвижное холодное тело стройного длинноногого юноши.

Калед пал на колени и громко застонал.

Мать-Мадана с трудом поднялась по ступеням. Ее глаза пылали страшным огнем. Дрожащими руками она указала на труп принца, а потом — на султана.

— Убийство, — прошептала она и тут же выкрикнула: — Убийство!!!

— Ламми... Ламми, — ахнул султан в смятении и страхе и протянул руке к старушке; казалось, он готов обнять ее и плакать у нее на груди, как в то давнее время, когда он был ребенком, а она — его нянькой.

Но она отшатнулась от него. Султан грубо схватил ее за плечи.

— Ламми!

— Убийство! Убийство! — в ярости повторила мать-Мадана и ударила султана по лицу.

Это было богохульством и государственной изменой. К старушке бросились стражники. Отчаяние охватило султана. О Ламми, Ламми!

— Казнить ее! — взревел он вдруг. — Казнить ее!

Вот так и вышло, что никто — ни паломники, ни имамы, ни почетные гости не узнали о том, что последним словом старушки, которое она прокричала в лицо султану, было не «убийство», а «убийца».

Ятаган отсек ее голову в то мгновение, когда последний слог этого слова покидал ее губы. Хлынула кровь, обагрила мантию султана.

Калед сжал лицо руками — так, словно оно было маской и его можно было сорвать. Он пошатнулся, но тут же шагнул к стражнику и выхватил у того окровавленный ятаган. С неожиданной решительностью он развернулся к толпе паломников и закричал так, словно рубил воздух словами, как ятаганом:

— Мой сын убит! Неужто мой престол захватит самозванец? Изменник должен умереть, а принцесса будет моей!

Под крики обезумевшей толпы Калед развернулся и бегом бросился ко входу в Святилище. Раджал ахнул.

— Ничего не понимаю! Что происходит?!

— Принц мертв! — воскликнул Боб. — Но... кто же тогда был здесь этой ночью?

Но изумляться и гадать уже не было времени. Паломники хлынули вверх по рубиновой лестнице. Стражники жестоко отталкивали их. Почетные гости и имамы разбежались в стороны, чтобы уцелеть под напором толпы.

Паломники разогнали Таргонов, схватили мертвое тело принца Деа и теперь, охваченные приступом тоски, вцеплялись в него руками. За считанные мгновения они могли разорвать тело Деа на кровавые куски, словно стервятники.

Раджал схватил Боба за руку.

— Скорее! Калед... его надо остановить!

Они бросились к Святилищу и успели вбежать внутрь за миг перед тем, как захлопнулись огромные створки дверей перед самым носом у толпы, и не увидели того, что произошло на вершине лестницы в последние мгновения. Две старухи — то есть с виду это были две старухи — пытались протолкаться к обезглавленному телу Ламми. Им не дано было до него добраться, но зато они оказались достаточно близко друг от друга, чтобы их взгляды встретились. Первая в отвращении попятилась при виде своего брата, одетого в роскошное платье придворного евнуха, а глаза евнуха гневно сверкнули, когда он вновь и в последний раз увидел свою сестру, которая давным-давно предала его горячо любимую Ламми и продала ее в рабство.

Еще мгновение — и мятущаяся толпа разделила их. Еще одно — и то, что осталось от их сестры, было превращено в кровавую массу под ногами сотен обезумевших паломников.

А потом вновь сотряслась земля — на сей раз намного более жутко, чем когда-либо.