Роберт Асприн - Одиннадцать сребреников

В общем-то, все произошло гораздо проще, чем описывал Ганс. Он нашел и забрал Сэванх, благополучно выбрался из дворца, а затем потребовал выкуп: несколько золотых монет и кучу серебра. Обмен должен был произойти возле колодца в развалинах Орлиного Гнезда, заброшенного особняка, что стоял на холме за стенами Санктуария. Однако не обошлось без непредвиденных осложнений. Выкуп — два тяжелых вьюка, полных блестящей звонкой монеты, — принес некий цербер по имени Борн, имевший свои соображения относительно того, кому в конечном итоге должен был достаться выкуп, а также относительно ближайшей и дальнейшей участи вора. К счастью, церберу не удалось претворить в жизнь свой план, отдельными деталями коего были его собственный меч и голова Ганса.

— Я бросил вьюки в колодец и.., скажем так, нырнул туда за ними, — сказал Ганс. Произнеся эти слова, он на некоторое время умолк и уставился на свою ногу. Нога словно жила своей, отдельной жизнью — ступня подергивалась, а мышцы, натертые днем о седло, натягивались, словно тетива лука. Ганс переменил положение ног — теперь та нога, что была сверху, оказалась внизу.

Последние его слова тоже не соответствовали истине. На самом деле Ганс упал в колодец совершенно случайно. Довольно много времени он просидел там, в сырости и темноте, пока его не «спас» сам правитель, принц-губернатор Кадакитис. Ганс, мокрый и жалкий, вылез из колодца, оставив свои сокровища на дне, и вскоре непосредственно на своей шкуре понял, что означает слово «пытка». Однако ему пришлось лучше, чем Борну, который получил высшую меру наказания.

— Значит, это правда, — промолвила Мигнариал, теснее прижимаясь к Гансу. — Ты действительно видел принца Кати-Кэта?

Ганс кивнул, коснувшись подбородком ее макушки.

— Ну да. И не только видел. Мы с ним говорили целых три раза. Один на один. Мы…

— Ох, Ганс!

— У-ух! Поспокойнее, ладно? Труднее всего было осознать, что я больше не могу ненавидеть его. Я знаю о принце Кадакитисе достаточно, и ты тоже зови его так.

— Я постараюсь запомнить, Ганс, — ответила Мигнариал. Ее голос все еще был полон возбуждения. — Но мне просто трудно поверить в это! Чтобы ты и Кат.., и он! Вы с ним разговаривали! О чем, милый?

— Ну, на самом деле во второй раз мы говорили с ним потому, что он сам вызвал меня. Ему нужна была моя помощь.

— Что?!

Ганс крепко сжал ее правое плечо.

— Каждый раз, когда я говорю что-нибудь и ты издаешь эти удивленные вопли, ты подскакиваешь и толкаешь меня, ты разве этого не замечаешь? Это дерево позади меня ужасно твердое, и к тому же оно, кажется, колючее!

Мигнариал чуть склонила голову и поцеловала грудь Ганса — а точнее, его тунику. Ганс в ответ коснулся губами темени девушки.

— Как бы то ни было, в тот раз я пробрался во дворец тайком, потому что не хотел, чтобы увидели, как меня впускают внутрь. Кто бы в Низовье или в Лабиринте поверил мне после этого? В тот раз, когда я помогал принцу, я попал в большую неприятность.., снова. Но это уже другая история. В первый раз — когда я выбрался из темницы, подальше от этого здоровенного кузнеца, ставшего палачом, — в общем, тогда он подписал бумагу о полном прощении за все, что я сделал до тех пор. Я хочу сказать, Кадакитис подписал бумагу, а не кузнец-палач и не эта свинья Зэлбар. Ну, ты это знаешь — ты же видела ту бумагу с подписью принца и его печатью! Я принес ее твоей матери…

— Ой, да, я помню! Это было так много лет назад. Я тогда была еще совсем девчонкой. Ты принес ту бумагу м-маме.., потому что она умела читать, а ты хотел убедиться, что это действительно указ о помиловании. — Голос Мигнариал задрожал, но ей удалось сдержать слезы, которые были готовы вновь покатиться из глаз.

— Хм-м, — пробормотал Ганс, внезапно задумавшись над тем, научила ли Лунный Цветок свою дочь читать. Он надеялся, что научила. Если они собираются создать семью, то будет неплохо — точнее, великолепно, — если один из них будет грамотным и сможет читать.

Затем Ганс продолжил рассказ:

— Кадакитис согласился также забыть о тех вьюках, хотя доставать их мне предстояло самому. Его это не заботило — он ранканский принц, он богат, а это всего лишь деньги. К тому же он был так горд и счастлив, что совершил убийство в ту ночь. Я хочу сказать — убил человека. Первого человека в своей жизни. Именно тогда я сказал ему, что моя работа — воровство, а убивать — дело солдат, принцев и прочих подобных типов.

— Ох, Ганс! А это его не рассердило?

— Нет. Он засмеялся. Я говорил тебе. Мигни, — я не собираюсь притворяться, что мы с ним друзья, но мы с ним примерно одних лет и вроде как понравились друг другу, и ничего с этим не поделаешь. И он сам понимал это. Помнится, я подумал, что он достаточно умен, чтобы стать вором!