Роберт Асприн - Крылья рока

Ганс заморгал. Она говорит, что любит меня.., любит уже год?

О! О Боже!.. Ильс, Ильс, бог моего от.., хм! — моей матери, Бог богов.., я хочу знать, правда это или нет! Или нет, спрашиваю я!

— Ну вот.., я высказалась. Теперь ты знаешь, Ганс. О, Ганс. Теперь ты знаешь… Я люблю тебя, люблю тебя, о, люблю тебя долгие годы — с того самого момента, как впервые увидела тебя совсем еще девочкой.

Ганс сглотнул. Он чувствовал себя словно таявший воск, перед глазами у него все плыло. Меня! Порожденного Тенью! Кто когда любил меня?! Это самое большое, чего я желал — думая, что, когда это произойдет, если это вообще произойдет, я узнаю, что это настоящее.., но я ведь не узнаю этого наверняка, мне придется проверять и проверять, чтобы не стало больно…

Ганс попытался незаметно смахнуть со щеки не по-мужски стыдно блеснувшую слезу. Как только ему удалось это, не выдержал другой глаз. «Надеюсь, она не заметит», — думал Ганс, даже не вспоминая о силе желания.

Он задавал ей вопрос за вопросом о деле Ильса-Эши-Вашанки.

Девушка совершенно ничего не помнила. Ей действительно приснился жуткий сон о том, что она навеки потеряла Ганса, когда он оказался в объятиях богини, и она проснулась в слезах. Мать сидела рядом и успокаивала ее, убаюкивала, говорила нежные слова и в конце концов убедила, что все это глупости, невозможные и не правдоподобные.

«Ну конечно», — подумал Ганс и сказал:

— Меня! С богиней? О, Мигнариал!

— Знаю, — ответила девушка, метнув на него взгляд и также стремительно отведя глаза. — Но мы не можем управлять нашими снами, иногда они бывают такими правдоподобными!

Ганс, сглотнув, успокоил ее:

— Конечно же, это только сон.

Девушка пристально посмотрела на него:

— Что?

— Я сказал, — повторил он, собирая все силы, чтобы взглянуть ей в глаза и произнести эти слова, — что, конечно же, это сон.

Ты не можешь быть здесь, в моей комнате. Ты не можешь ждать меня, обнаженная, в моей постели. Так не поступают С'данзо, это недостойно твоей замечательной матери и.., самое главное, Мигни, это не ты. Ты никогда не сделала бы такого. Это.., это недостойно тебя. Это не то, чего хочу я и хочешь ты — не сейчас, не так. Это несовместимо с твоей гордостью и честью.

Девушка смотрела на него, и слезы, проделывая долгие блестящие следы на ее щеках, падали на плащ.

— Это должен быть сон, разве ты не понимаешь?

Мигнариал подняла брови, и не девочка, но женщина сказала:

— Это не сон, Ганс.

Опять стало больно, и Гансу пришлось сделать глубокий вдох и сглотнуть, чтобы его голос звучал без дрожи:

— Это сон, Мигни. И ты запомнишь его до мельчайших подробностей. Я хочу, чтобы для тебя это осталось сном, Мигнари, милая, дорогая Мигнариал, и чтобы ты запомнила его до мельчайших подробностей и чтобы сейчас ты спала в кровати у себя дома.

Девушка ничего не ответила — ее уже не было здесь. Остался лишь смятый вишневый плащ на кровати. Но Ганс даже с подоконника видел следы слез — влажные темные пятна на ткани плаща — и с облегчением понял, что она дома в постели.

Так он и сидел, чувствуя себя абсолютно глупо и жалея себя, пока через какое-то время ему не показалось, что он услышал женский смех у себя в голове. Это была Эши. Она хихикнула и сказала: «И ты недоумевал, почему я приходила к тебе в облике Мигнариал, влюбленный осел! Осел, как все мужчины!»

А Ганс-то собирался провести эту ночь в постели с Мигнариал как до того это было с другими, а затем пойти к ней домой и выяснить, что она, ее мать, отец и челядь помнят, знают и думают.

Теперь он никогда не узнает этого, ибо наконец понял, что недостоин ее. Хочу быть достойным Мигнариал и ее любви, подумал он, и в мыслях не имея Ильса и силу своего желания, но жизнь-то его переменилась. Не сознавая этого, Ганс разделся и лег в постель.

Пытка началась.

Где-то через час Ганс сдался и загадал желание.

Очень-очень хорошенькая дочь таможенника и сыщика Кушарлейна была в его постели самой женственностью: прекрасная, нежная, любвеобильная; на нее было приятно смотреть, ее было приятно трогать и желать, но через какое-то время несчастный, удивленный, жалкий Ганс вынужден был пожелать прекратить думать о Мигнариал и покончить со своим первым опытом импотенции.

Где-то улыбнулся Ильс, а в постели Ганса засмеялась прекрасная молодая женщина. Сначала Ганс просто вздохнул от облегчения, но вскоре это сменилось более сильными чувствами и определенного рода физической активностью.

После этой ночи весьма запутавшийся Шедоуспан стал много времени проводить в раздумьях, с нетерпением ожидая того дня, когда его вновь призовут пред лики богов.